Джон Кеннеди был там. Они с Робертом видели, что делали французские войска. Эдмунд Галлион, сопровождавший их, особо подчеркивал бесполезность замены французских войск на американские. Эллсберг поверил сказанному Робертом Кеннеди, «что его брат был глубоко убежден в том, что он никогда не должен отправлять наземные войска в Индокитай и что, если в этом будет необходимость, он готов принять “лаосское решение”, лишь бы этого избежать»{502}.

В середине 1961 г. положение во Вьетнаме и даже Лаосе не особо волновало Кеннеди. В центре внимания президента была Германия. Летом и осенью после операции в заливе Свиней противостояние Джона Кеннеди с Никитой Хрущевым в берлинском вопросе позволило первому понять, как вести себя в Лаосе и далее во Вьетнаме.

Его военные советники по-прежнему неслись навстречу апокалипсису. Кеннеди изумляла настойчивость, с которой генералы Лемницер и Лемей на двух совещаниях в течение лета требовали у него разрешения на использование ядерного оружия как в Берлине, так и в Юго-Восточной Азии. Его ответом был демонстративный уход с этих совещаний{503}.

После одного из таких разговоров он взмахнул руками, оглядел остававшихся в кабинете генералов и адмиралов и сказал: «Они – сумасшедшие»{504}. Члены Объединенного комитета начальников штабов в свою очередь недоумевали, почему их главнокомандующий не разрешает использовать средства, которые, по их мнению, были крайне необходимы для достижения победы. Может, с ума сошел он?!

В октябре 1961 г. вновь назначенный личный представитель президента в Западном Берлине, отставной генерал Люсиус Клей[38], попытался обострить Берлинский кризис до той точки, когда президент будет вынужден использовать любые средства для достижения победы. В августе Хрущев приказал построить Берлинскую стену и тем самым остановить массовый исход восточных немцев в капиталистическую часть города. В сентябре генерал Клей начал секретные приготовления к сносу стены. Он приказал военному коменданту США в Западном Берлине генерал-майору Альберту Уотсону, чтобы армейские инженеры построили копию участка Берлинской стены в лесном массиве. Когда это было сделано, американские танки с бульдозерными отвалами стали экспериментировать с методами сноса макета. Генерал Брюс Кларк, командующий вооруженными силами США в Европе, узнал об упражнениях Клея и остановил их{505}. Когда Кларк потребовал от Клея прекратить репетиции разрушения стены, он посмотрел на красный телефон Клея, соединявший его с Белым домом, и сказал: «Если вам это не нравится, позвоните президенту и послушайте, что скажет он»{506}. Клей решил не делать этого. Никто так и не сообщил президенту о тренировках с воздвигнутой в лесу секретной стеной.

В то время как Кеннеди оставался в неведении о провокационном плане Клея, Хрущев был осведомлен куда лучше. Советские шпионы наблюдали за лесными маневрами, фотографировали их и передавали отчеты и снимки в Москву. Хрущев собрал группу ближайших советников для составления пошагового плана контратаки в случае попытки американцев снести Берлинскую стену{507}. Однако Никита Хрущев сомневался, что Джон Кеннеди дал добро на такое нападение. Они с президентом уже начали секретные переговоры по берлинскому вопросу и фактически даже достигли определенного прогресса в предыдущем месяце. Хрущев имел все основания подозревать, что Кеннеди компрометируют{508}.

Сын Хрущева, Сергей, в своей книге «Никита Хрущев: рождение сверхдержавы» описывает с советской точки зрения, как два лидера холодной войны начали тайно договариваться о сосуществовании. Его мнение подтвердил в основных моментах и Пьер Сэлинджер, пресс-секретарь Кеннеди.

На июньской встрече с Хрущевым в Вене Кеннеди предложил ему создать «частный неофициальный канал связи»{509}. Хрущев пошел на это. В сентябре советский премьер впервые воспользовался этим каналом.

После усиления напряженности вокруг Берлина на протяжении всего лета Кеннеди собирался впервые выступить в Организации Объединенных Наций. В выходные перед его выступлением в ООН, на фоне продолжавшегося Берлинского кризиса, президент и Пьер Сэлинджер остановились на ночевку в одном из манхэттенских отелей. Сэлинджер согласился на настоятельную просьбу Георгия Большакова, пресс-атташе посольства СССР, о встрече один на один с заведующим отделом печати МИДа Михаилом Харламовым.

Когда Сэлинджер открыл дверь своего гостиничного номера русскому гостю, Харламов улыбался. «Буря в Берлине закончилась», – сказал он{510}. Озадаченный Сэлинджер ответил, что, напротив, ситуация хуже некуда.

Харламов продолжал улыбаться. «Подождите немного, мой друг», – сказал он.

Когда Харламов оказался в комнате, из него посыпались слова как из рога изобилия. Срочным посланием Джону Кеннеди от Никиты Хрущева было то, что Хрущев «впервые был готов рассмотреть американские предложения по сближению позиций в берлинском вопросе»{511}. Советский премьер надеялся, что они с Кеннеди смогут согласовать встречу на высшем уровне. Харламов сообщил, что Хрущев испытывает сильное давление со стороны соратников по коммунистической партии, настаивавших на продолжении конфронтации с Кеннеди по германскому вопросу. Однако советский руководитель и сам чувствовал, что берлинский вопрос нужно решать немедленно. Он опасался, что крупный военный инцидент может обернуться страшными последствиями.