– Помоги, – Асинью тронули за руку, и она отвлеклась.

Стена ускользнула, а вопрос остался нерешенным. Отец говорил, что люди не любят, когда кто-то вмешивается в их дела, но если все оставить как есть, женщина умрет.

Это ведь плохо? Или нет?

– Помоги, пожалуйста, – Дарья мелко дрожала и выглядела расстроенной. – Мне нужно встретиться с ним. Я знаю, ты можешь проложить путь. Пожалуйста. Я должна рассказать. Пока еще не поздно.

Она горела.

Белое пламя. Холодное. Опасное.

Асинья протянула руку и убрала. Лед какой… этак и замерзнуть недолго.

– Пожалуйста. Я… я дам тебе что ты хочешь.

– Вряд ли. – Люди легко давали обещания, исполнить которые не могли, но с этим их недостатком Асинья успела свыкнуться. – Ни ты, ни кто другой не заберет мои крылья.

– А ты хочешь от них отказаться? – Пламя притихло, позволяя проступить удивлению.

Свяга кивнула. И пожаловалась:

– Тяжелые. Я бы их отдала, но кто возьмет? – она протянула руку, и белые подрагивающие пальцы коснулись ладони. Асинья не удержалась, чтобы не сказать: – Ты умрешь, если скажешь.

– И если промолчу, тоже умру… но не только я.

В глазах Дарьи жила тоска. И ее хватило, чтобы мир дрогнул, расступаясь. Это только кажется, что тропу легко отворить. Качнулось невидимое небо, отозвалось журавлиными слезами и исчезло.

Свяжьи тропы выстланы чужой болью.

Страхом.

Или вот огнем, который мучит Дарью. Если вытягивать его по ниточке, если…

Она вышла в знакомом месте, огляделась и, увидев цесаревича, который держал за руку женщину, притворявшуюся императрицей, кивнула.

Об этом Асинья не скажет.

И о другом тоже.

В конце концов, ее ведь никто не спрашивает.

…Лешек ощущал себя престранно. С одной стороны, вроде все шло по плану. И отравителей удалось перехватить, и крикунов, готовых нести весть, что, дескать, нелюди простой люд изводят, поприжали. Вон все участки полны, полиция только и успевает, что признания писать.

Наемники опять же, которым велено беспорядки начать. Поддержать.

Изъяты огненные снаряды немалым числом, а с ними – амулеты, большею частью ментального воздействия. Их задачей было усилить панику, а если бы резонанс случился…

Лучше б не думать.

Но ведь остановили же.

И с толпой уладили. И менталистов поприжали чужих. Прав Димитрий, надо будет что-то с этой братией делать, как и с одаренными. А то ишь, на огромную державу всего один университет, в который попробуй-ка попади… нет, нельзя разбрасываться подобным потенциалом.

Все шло по плану.

И даже стрелок в театре в него вписывался, хотя и доложили, что пули при нем особого толку, рунного изготовления. И защиту, надо полагать, преодолели бы, и…

Взяли. Всех.

И еще многих до конца вечера возьмут, тех, которые прячут в карманах да нарукавниках алые повязки, дожидаясь момента. Лешек вот тоже ждал, только ожидание давалось с немалым трудом.

Но батюшке приходилось и того хуже.

Что уж говорить об Анне Павловне, которой пусть и случалось прежде нынешнюю маску носить, но в те разы ее хотя бы убить не пытались. Теперь же женщина была напугана, но полна решимости. И Лешек был ей за то благодарен.

– Прошу прощения, – сказал он, чувствуя, как меняется мир по воле чужого. – Дорогая матушка, позвольте представить вам мою невесту…

– Нет, – сказала Дарья, прижимая руки к сердцу. – Не невесту. Нельзя… ты не должен… выбери кого другого, только не меня… кого угодно.

Она замолчала, озираясь, беспомощная и растерянная.

Несчастная. Хрупкая.

– Я… я должна вам все рассказать, только… прости, пожалуйста. Мне раньше следовало бы, но я… я боялась. Его все боятся.

И Дарья вздохнула.

А когда Лешек поднес ей чашу со змеиной водой, взяла ее и выпила одним глотком. Удивленно моргнула. И произнесла этак с обидой:

– Горькая какая…

– Яды сладкими не бывают, – Лешек взял ее за руку. – У тебя осталось минут десять. Хватит?

Надо же, почти не испугалась.

Улыбнулась этак с пониманием, оглянулась. А Лешек кивнул, отпуская Анну Павловну: хоть доверенный человек, однако некоторые беседы предназначены для двоих.

– Он, – Дарья присела в кресло. – Он был мне братом… то есть я думала, что он брат, а на самом деле… понимаешь, у меня маленькая семья… а у отца сестра имелась. Правда, потом я уже поняла, что она не сестра… все так запутанно. И я не знаю, с чего начать. Холодно становится. Так и должно быть?

– Приляг, – Лешек подхватил свою женщину, легкую, будто и не из камня сделанную. Но это обманчивая легкость, его натуру не проведешь, он чуял свой нефрит.

Молочный. Легкий, воздушный, но все же камень.

– Ты сердишься?

– Нет.

– Ты… знал?

– Да.

Камню нельзя лгать, он все одно правду почует. А раз так, то какой в обмане смысл? И Лешек осторожно касается хрупких волос.

– Я умру?

– На некоторое время.

Он бы и без змеиного напитка обошелся, вот только иначе заклятье, на ней висящее, не снять. Уж больно хитро выплетено, лежит на плечах шалью пуховой, а чуть потревожишь – и вопьется, раздерет на куски быстрое сердечко.

– Я… никого не убивала. Веришь?

– Верю.

Сейчас нет нужды лгать, и Дарья вдруг успокаивается. Она закрывает глаза и говорит, а Лешек слушает, осторожно сжимая каменеющую руку. Не в его силах замедлить время, которого стало вдруг недостаточно, но он может придержать яд.

Ненадолго. Просто чтобы договорила.

Свет из окна ложится на хрупкое ее лицо, подчеркивая остренькие черты его. Вот хмурится. Вот улыбается. Вот вновь.

Давным-давно, еще в том, сгоревшем от Смуты мире, случилась любовь. Большая, само собою, иной любви и не случается.

А еще недозволенная.

Она была замужем и уже при детях, во всяком случае, сына родить успела. Он – женат и тоже наследником обзавелся, стало быть, о разводе речи идти не могло. Да и кто бы ему, хранителю древнего рода, позволил развестись?

Отправить нелюбимую жену в монастырь? Так у нее тоже родня имеется, и не из простых. Не поймут этакой обиды, а у рода свои интересы, дела и политика. Что оставалось? Встречаться. Сперва тайком, после, презрев правила писаные и неписаные, съехаться, жить одним домом, вычеркнувши из своей новой жизни всех, кто был не согласен.