Супруг?

Он не стал мешаться, слабый, никчемный человечишка, больше озабоченный своим благосостоянием, нежели честью. Ему хватило пары поместий и тысяч двадцати в утешение, благо возможности любовника были велики, а стало быть…

Жена?

Она пробовала обратиться к родне, та явилась с претензиями, и состоялся-таки некрасивый разговор, который, впрочем, ровным счетом ничего не изменил. Разве что любовники покинули блистательный Арсинор. Что им до дворца с его увеселениями?

Они словно чувствовали, что жизни недолго осталось.

Да…

Она родила дочь и, утомленная, свалилась в родовой горячке. Он метался, собирая целителей, обещая златые горы, но…

Счастье было недолгим. И было ли?

Дарья не знает. Она слышала эту историю от матушки, с которой беседовал батюшка, а уж он-то – от своей полукровной сестры.

– Пойми, дорогая, я не мог ей отказать… она с детства была несчастна.

Уже потом Дарья поняла, сколь сильно несчастье уродует людей. А тогда тоже жалела добрейшую тетушку. Та сперва появлялась в доме изредка, привозя расписные пряники, золоченые орехи и иные сладости, а еще волшебной красоты игрушки, которые раздавала щедро.

Она называла Дарью красавицей.

Восхищалась успехами ее братьев, особенно Мишаньки.

– Он… я думала… он старше всех… с ним всегда наособицу занимались… а матушка холодна была… я тоже чувствовала, – ей тяжело говорить не потому, что тело каменеет – вон, пальцев Дарья уже не ощущает, – а потому, как Лешек глядит на нее немигающими желтыми глазами.

Как есть змеиный царь.

Вот бы забрал он ее под землю, туда, где вьются-льются жилы драгоценные, где сокрыто озеро с живою водой и другое – с мертвою. Где нет людей.

И никогда не будет.

– Я его всегда побаивалась. Он… он, бывало, глянет, и все… будто руки отнимаются. Потом другое… как-то подслушала, что матушка на него отцу жалуется, что совсем сладу не стало, никого слушать не хочет. И если так дальше пойдет, то не в ее доме. Пусть тетушка, раз она такая добрая, Мишаньку забирает к себе… ублюдка.

Дарья выдыхает, а змеевич ловит ее дыхание и касается пальцами губ.

Холодно.

Там, внизу, наставник сказывал, горит вечный огонь, который и греет весь мир, и может, если так, хватит у этого огня сил согреть и Дарью?

– Нехорошее слово. С батюшкой рассорились вовсе… он сказал, что Мишанька ему давно как родной. А матушка ответила, что родных он бы за такие штуки вожжами выдрал бы, на возраст невзирая.

Лешек наклоняется к самому лицу.

И губы губ касаются. Шепчут:

– Не бойся.

А она и не боится, уже не боится, совсем.

Раньше боялась, когда вдруг очутилась у пруда, который папенька велел вырыть. И главное, помнить не помнила, как сюда пришла. Стоит. Ноги в воде озябли. Пальцы в ил зарылись, и темно.

А еще она пошевелиться не может.

– Я тебя и утопить могу, – Мишанька тут же сидит, на камушке. Дарьино платье подстелил, ботинки скинул. Пирожок жует. – Не веришь? Смотри.

И Дарья шагнула в воду.

Она не хотела идти, но тело ее само… кричать попыталась, а не смогла.

– Вот что настоящий дар, а не твои эти… пропаданки, – сказал Мишанька, выбирая грибы из разломанного пирожка. – Хочешь жить? Вижу, хочешь. А еще, наверное, хочешь, чтобы братики твои жили… младшенький особенно. Маменька его любит. Огорчится, если вдруг в колодец упадет. Или в лес сбежит. Или еще куда… мало ли какая напасть приключиться может, правда?

Она только и смогла, что заплакать.

Ей было тринадцать.

А Мишанька фыркнул и сказал:

– Я тебя отпущу, если ты сейчас поклянешься служить мне верой и правдой. Поклянешься ведь?

Что ей оставалось делать? Клятву она принесла тут же, у пруда, пролив кровь, которую Мишанька подобрал белым камушком. Сказал еще:

– Не подумай, я и без тебя обойтись могу. Просто так… интересней.

– Зачем?

Он пожал плечами и все ж ответил.

Тогда-то Дарья и узнала, что тетка родилась от внебрачной связи. И про Смуту. То есть про Смуту Дарья и без того знала, чай, не так уж давно эта Смута и отгремела, чтоб люди ее позабыли.

– Понимаешь, матушка моя, конечно, изрядная дура, если под проклятье подставилась, но благо тетка оказалась умнее, хотя и не сказать чтоб намного, – он позволил Дарье вылезти из воды, платье отдал и половину пирожка протянул.

Тогда еще ей подумалось, что не такой уж он плохой человек.

– Спрятали меня здесь, – сказал он, вытирая пальцы о траву. И стрекозы носились по-над водой. – Кровью укрыли. Теткина полюбовница постаралась. Что? Разве не знаешь? По-моему, про это все знают. Вон в следующий раз приглядись. Как только слух появляется, что она в гости заглянет, так наши девки по углам жмутся… дуры. Нет бы шанс использовать. Ты пирожок ешь. Не бойся. Я тебя не убью. Привык. Да и польза от тебя быть может.

Она послушно ела, пытаясь уложить все в голове.

– Правда, она слегка разумом повредилась после того, как эту ее… подружку… повесили. Вот. Думает, что как только я корону получу, так первым делом велю Стрежницкого казнить. Дура… все они не сильного ума… и Ветрицкий, помнишь, приезжал в прошлом году? Решил, что раз я годами мал, то буду плясать под его дудку. Ученические узы предлагал.

– А… что это? – заговаривать с Мишанькой, с этим новым, которого Дарья не знала, было слегка страшновато, но и молчать далее она не могла.

– Это… это, сестричка, древняя магия. Роды́ ж не просто так, у них своя сила, свое знание, которое лишь бы кому в руки не дастся. Вон матушка моя уж на что хитра была, если рассказам верить, а все равно не сумела про все дознаться. Узы нужны. Или кровные, или ученические. Только кровные тебя ни к чему не обяжут, а вот учителя ты должен будешь слушать, во всяком случае, пока он сам не решит, что твое ученичество закончено.

– А если не решит?

И по тому, как Мишанька улыбнулся, Дарья все поняла.

– Ты сообразительная, не то что остальные. Вот увидишь, мы с тобой еще всем покажем. А пока слушай, что нужно делать…

Ничего-то особенного он не потребовал.

Слушать, о чем маменька с папенькой говорят. Правда, после и сам велел прекратить, потому как говорили они большей частью о делах совершенно неинтересных. О посевах или вот косьбе, о том, кому из деревенских помощь нужна и давать ли церкви на починку крыши или пускай сами, десятиной честной обходятся.

О маменькиных планах на ремонт гостиной.

Обоях. Зеркалах.

О мебели, которую она хотела выписывать, а папенька говорил, что глупости это все и лишние траты, вон Виталюшка не хуже режет, а то и лучше…