– Погоди… – Анна Павловна взяла нож для бумаг.

– Что вы…

– Нам это достать надо? Надо. А если слегка без волос останется, то сама виновата, нечего с заговорщиками связываться. И не надо дуться, Лешек. Вреда большого не будет, попросишь после куафера, пусть новую прическу твоей сердечной придумает…

Она отколола кусок нефритового локона и вытащила-таки цепочку с махоньким камушком.

Нефритом. Белым.

И… голубым, лунным, который рождается раз в сотню лет во глубине затерянного Иртыш-озера, которое люди называют Проклятым. Камень лег на Лешекову ладонь, переливаясь мягкими оттенками от сизого до лазури, будто играясь.

Что, змееныш, и вправду решил, будто вот она, любовь случилась? Та самая, которая одна на всю жизнь, да еще иным и на посмертие хватает? Душа в душу, сердце в сердце…

Анна Павловна осторожно тронула его за плечо.

– Это то, о чем я думаю?

– Змеев камень, – Лешек старался говорить спокойно, но голос все ж дрогнул. – Говорят, что если собрать их дюжину и венец сделать, то тот, кто этот венец примерит, Змеиным царем станет и сам Великий Полоз служить ему будет верой да правдой.

– Венца у нас нет…

– Зато камень есть, – Лешек сжал его в ладони. – И тот, кто его достал…

Змеев камень не так просто купить, ибо опасно Иртыш-озеро, глубоко, сказывают, что вовсе бездонно. Но это ложь. Просто дно его укрыто мягким илом, а в нем открывают рты три сотни ледяных ключей, из-под гор выходящих. И оттого даже в самую жару вода Иртыш-озера студеная.

Сунешься – и враз схватит судорогой.

Силы высосет-выпьет до дна.

Нет, находились смельчаки, которые ныряли, а порой и выныривали. Иногда даже с добычей, правда, вновь же шептались люди, что никому она на пользу не шла.

– Мне вот одно интересно, – Лешек камень положил на стол. – Откуда они столько о нас знают?

Анна Павловна не ответила, лишь протянула сложенный вчетверо листок.

Имена.

Что ж… за одни эти имена Дарью можно было простить.

Можно. Будет.

И Лешек простит. Он не злой, он просто… обижен? Пожалуй. Однако он слишком змей, чтобы позволить обиде разум затуманить. А потому с легкостью поднимает холодное тело: негоже в наследниковых покоях девкам, пусть и каменным, разлеживаться. Анна Павловна остается. Присев в кресло, она с задумчивым видом список изучает, а заодно уж перебирает пальчиками, на которых поблескивают перстни.

Кожа ее величества императрицы, пусть и подложной, отливала каменною белизной.

– Непривычно, – Анна Павловна коснулась круглого кольца, безопасного с виду. – И… мне все одно не по себе.

– Не обязательно это делать…

– Обязательно, – покачала она головой. – Я давала клятву. А даже если и нет… моя семья сгинула в Смуту. Теперь у меня есть новая. И мнится, ее тоже не пощадят.

Кто и когда будет допущен до белой этой руки?

Удостоен высокой чести коснуться ее губами?

А что после сердце засбоит…

Или вот в боку колоть станет, или еще какая напасть приключится? От волнения все, исключительно. А уж что волнение болезнью обернется, так и вовсе несчастливый случай виной тому. Лешек самолично некоторых заболевших проведает.

Другим открытки отправит.

Вон целую корзину заготовили. Да и кольца… яды в них разные, правда, все до одного редки, и потому мало шансов, что кто-то правду узнает. А догадается если, то все одно победителей не судят.

Он отнес девушку в спальню, из которой дыхнул сыростью подземный ход. Спускаться далеко не пришлось, вот она, комната тайная, созданная Лешековой собственною силой, а потому и видимая лишь ему. Вряд ли родственничек объявившийся сыщет, а сыскав…

Что ж, один змеев дар другим отменить можно. И если Лешек вернется…

Он уложил Дарью в друзу горного хрусталя, которая раскрылась по просьбе змеевича, вытянулась, меняясь, посветлела, приняла драгоценную ношу. Правда, с виду стала донельзя похожа на гроб, но… кому тут на нее смотреть-то?

А пара золотых змей, клад стерегущих, поверху легли цепями.

Теперь вернуться.

Привести себя в порядок. И тоже кольца выбрать. Не одной Анне Павловне работать предстоит, список вон какой большой, зато и понятно, на что смутьяны рассчитывали.

Не смута им нужна была, но, напротив, ее использовать желали, припугнув тех, кто не с ними, что вновь полыхнут алыми знаменами улицы. Если не станет императора.

И жены его.

И наследника… примут любого, кому покорится треклятая шапка. Примут и не спросят после, как ко власти пришел… главное, чтобы не допустить новой смуты.

Проклятье.

Димитрий даже не удивился, увидавши на балу самого себя. Конечно, чей еще облик выбирать, как не человека, который их императорским величествам близок.

Ишь ты.

И неужели Димитрий в самом деле так… нелеп?

Костюмчик выбрали, право слово, отвратительный. Никогда бы он, настоящий, не примерил этакое болотное убожество, да еще оттеночек самый что ни на есть лягушачий. На шитье тоже не поскупились. Золота не пожалели, шитье, кажется, в два слоя, по новой франкской моде.

Димитрию предлагали уже.

Он ткань пощупал, восхитился плотностью ее – не каждая кираса сравнится – и отказался от высокое чести. А этого, стало быть, не отпугнуло…

Многих не отпугнуло.

Но многие Димитрия интересовали мало. А глядел он на себя, вернее, на человека, который им притворялся. Нехороший. Лицо вон злое. Черты грубые, нос вовсе будто наскоро леплен и к лицу приставлен. Да быть того не может, чтобы сам Димитрий с таким носом ходил. Он, между прочим, собственное отражение изучил распрекрасно, не в одном зеркале с собою здоровался, а тут… волосы вот причесать мог бы, а то торчат, что иглы ежиные.

И эта премерзкая привычка замирать на одном месте, взгляд в неведомые дали устремив. Неужели вправду оно так? Платочек к носу…

Подойти? Или…

А если Лизавета его заметит? Если решит, что Димитрий вправду решил личину скинуть? От этакой мысли в груди похолодело. И Димитрий велел себе успокоиться: если и заметит, то навязываться не в ее привычках, во всяком случае, ему так казалось. А подойдет… нынешнего Навойского толпа окружила, и сплошь из девиц, матушек их и компаньонок, через такую не всякий гусар пробиваться рискнет, что уж про Лизавету говорить.

Навойский же, который поддельный, девицам улыбается.

Авансы, стало быть, раздает.

Говорит что-то этакое. Они и хихикают, краснеют, благо хоть в обмороки никто падать не спешит. Димитрий вздохнул и, вытащивши из кармана часы, покачал головою: опаздывать изволют их императорские величества. Вон клиент весь прямо извелся, то и дело взглядом на дверях останавливается, перед которыми герольды истуканами замерли.