Наконец действо закончилось, и Лизавета пошлепала к ребенку.Своими руками задушила бы человека, который проектировал наши блочные дома!

***

Владимир Иванович Пятаков не любил ненормативной лексики. Тоесть, попросту, не ругался матом. Он объяснял это своим друзьям так: «Я неиспользую эту лексику, как язык чуждой мне социальной группы».

Владимир Иванович был художником и считал, что для творческойинтеллигенции мат недопустим. Друзья приводили ему в пример многих известныххудожников и писателей, виртуозно владеющих этой самой ненормативной лексикой,но Владимир Иванович отвечал, что многие русские хорошо говорят по-французски,но все равно это не их родной язык. Французский — это язык французов. А мат… неязык интеллигентного человека.

Но сегодня у Пятакова было сильнейшее желание поступитьсяпринципами и громко выругаться матом. Аделаида Верченых пригласила его наоткрытие своей выставки. На вернисаж.

Владимир Иванович испытывал к Аделаиде простое и чисточеловеческое чувство: он ее на дух не переносил. Но как часто человекуприходится утаивать свои чувства от окружающих, а в особенности от самогопредмета чувств! У Аделаиды был в городских художественных кругах большой вес.В общем-то, ее собственный живой вес, как выражаются в свинооткормочныхсовхозах и на мясокомбинатах, тоже был весьма велик и служил постоянной мишеньюдля примитивного юмора окружающих… но только за спиной, только за спиной… Влицо Аделаиде все безбожно льстили. Один раз… один только раз скромныйсерьезный график Пустынский посмел чуть критично отозваться об одной из работАделаиды. И где теперь Пустынский? Рисует на асфальте в столицецентральноафриканского государства, которого даже нет на карте! Аделаида стерлаего в порошок. «Воинствующая бездарность» — самое мягкое определение, которымнаграждали Пустынского в прессе. Ни одна галерея не пускала его на порог. Воткакой человек Аделаида Верченых.

И вот теперь она невесть с чего прониклась симпатией кПятакову и пригласила его на вернисаж…

Владимир Иванович рычал. Он ходил по квартире своей тещи,как ходит ревнивый тигр, когда его тигрица в соседней клетке строит глазкикакому-то уссурийскому уроду. Хуже всего было то, что на вернисаже придетсябезудержно хвалить жуткую Аделаидину мазню. Что делать? Как сохранить чувствособственного достоинства и при этом не испортить отношения со всеми галереямигорода, то есть не перекрыть единственный тонкий финансовый ручеек, не дающийпропасть с голоду в наше трудное время?

И тут в светлой (и очень кудлатой) голове Пятакова мелькнулаидея, которая могла родиться только у художника. Идея была так хороша, чтоВладимир Иванович радостно засмеялся, отчего теща пришла в некоторое недоумение.

— Я ей такую гамму составлю! — пробасилхудожник. — У нее глаза на лоб вылезут!

Идея заключалась в том, чтобы преподнести мерзкой Аделаидебукет цветов немыслимого цветового сочетания, вопиюще уродливого. Обычномучеловеку на такое было бы, в общем, наплевать — подумаешь, некрасиво инекрасиво, но для художника это будет удар, шок — все равно что для музыкантаневыносимое, режущее слух сочетание звуков.

Довольный своей идеей цветовой мести, Владимир Ивановичраспрощался с тещей и отправился к метро. Здесь ему невероятно повезло —какой-то идиот уже приготовил такой отвратительный букет, что Пятаков толькокрякнул от удовольствия. Он купил это страшилище и нырнул в метро. Времени былов обрез, он торопился и не обращал внимания на окружающую жизнь. Правда, напереходе какая-то удивительно настырная женщина буквально силой всучила емукарточку с очередным жульническим предложением — то ли как похудеть, то ли какразбогатеть, то ли и то и другое сразу. Он сунул карточку в карман и забыл оней.

Добравшись до нужной станции, Владимир Иванович неожиданноосознал, что не помнит ни номера дома, ни номера квартиры или офиса — или кактам называется то место, где Аделаида проводит свою идиотскую вечеринку. Надобыло звонить, таксофонная карточка у него была, но не было записной книжки илихотя бы листка, куда записать адрес. Он огляделся по сторонам и, конечно,увидел еще одну женщину, раздающую рекламные бумажки. Телефон был поблизости и,как ни странно, работал. Владимир Иванович записал адрес и засунул карточку вбумажник.

Нужный дом он нашел без труда. Аделаида встречала гостей вдверях, и выглядела она так, как могла бы выглядеть самка попугая, если еераскормить до центнера с небольшим.

Пятаков, предвкушая удовольствие, с радостной улыбкой протянулей свой сногсшибательный букет… и улыбка постепенно сползла с его лица, потомучто Аделаида была в полнейшем восторге! Она прижала Пятакова к своей необъятнойгруди, расцеловала и поблагодарила чуть не со слезами на глазах!

«Э, ребята, — подумал потрясенный Пятаков, — даона же дальтоник».

Разочарованный Пятаков огляделся по сторонам. Вернисаж былвполне обычный. Аделаидины картины развесили среди потрясающих унитазов —оказывается, помещение для выставки было предоставлено местным отделением крупнойзападной унитазной фирмы. Унитазы были необычайно живописны и явно затмевалиживопись Аделаиды. Но это мало кого волновало: публика пришла не заэстетическими впечатлениями, а пообщаться, подлизаться к влиятельной Аделаиде ивыпить шампанского на дармовщинку. Шампанское разносили удивительно длинноногиедевушки совершенно западного образца — сотрудницы унитазной фирмы,предоставленные заодно с помещением.

Пятаков через каждые три шага попадал в объятия знакомых,цветисто излагавших свое мнение о выставке. Конечно, тут был обязательныйШанхайский с женой, который, углядев в другом конце зала критикаБультерьерского, возмущенно воскликнул:

— Ну что за человек этот Бультерьерский! Ни одногомероприятия не пропустит, где бесплатную выпивку дают! Куда ни приду — он туткак тут!

Вскоре появился и вальяжный Валидолов, демонстративнобезразличный к европейским девушкам и похотливо похлопывающий по бицепсамслучайно залетевших на огонек молодых рекетиров.

В общем, все было как всегда, и Владимир Иванович с облегчениемпокинул вернисаж при первой же возможности.

Бультерьерский пытался прямо в дверях спровоцировать его накритическое высказывание в адрес Аделаиды и ее творчества, но весь город хорошознал, что каждое слово, услышанное Бультерьерским, доходит до Аделаиды втройном размере и с эффектными комментариями, поэтому Пятаков был тверд —граница на замке, стража на Рейне, — и Бультерьерский уползразочарованный.

Владимир Иванович с завидной легкостью поймал частника,добрался до своего дома в какие-нибудь двадцать минут и вошел в родной, глубоконенавидимый подъезд. Последний был в своем репертуаре: все лампочки разбиты иливывинчены жаждущей интима молодежью, и темнота стояла такая, что об нее можнобыло ушибиться. Пятаков, чертыхаясь, продвигался к лифту, нашаривая ногойступеньку, как вдруг на его затылок обрушился такой удар, что… сказать «светпомерк в его глазах» нельзя, потому что темнота уже упоминалась. Во всякомслучае, несчастный художник лишился сознания и рухнул как подкошенный нагрязный пол, покрытый старой метлахской плиткой.