что именно под ним подразумевается. Ведь без системы жить было нельзя. Как иначе работать, получать ежедневные единицы лимита, жить?

— Сам узнаешь.

С этими словами старик остановился у внешне ничем непримечательной стены и что-то негромко шепнул, поднеся руку ко рту. Я не расслышал что, меня куда как больше занимало, откуда на запястье этого старика могут быть столь красивые часы. Мне жуть как захотелось такие же. А затем я вздрогнул, так как стеновая панель отъехала в сторону.

— Это лифт, заходи.

Я сделал неуверенный шаг вперёд. Лифт меня немного напугал, так как внутри его кабины было слишком роскошно: золотого цвета перила, паркетный пол, а стены сплошь огромные зеркала. До этого мне не доводилось ничего такого видеть.

— Не бойся, этот лифт полностью безопасен.

— А вы? — уставился я на старика. — Разве вы не войдёте?

— Позже, сынок. Сперва мне нужно удостовериться, что ты не приведёшь за собой в Рай кого-либо ненужного.

— Рай? Там будет действительно Рай? — уставился я на зеркальный потолок, но увидел лишь себя и свою перепуганную рожу.

— Да, Рай. Но я зову его Домом Свободы.

С этими словами старик нажал на кнопку спуска. Створки тут начали закрываться, а я стиснул зубы и аж до боли вцепился пальцами в перила. Мне было страшно ещё и от того, что я ошибся — лифт поехал не наверх, а вниз. И о, каким же долгим был этот спуск! Он занял столько времени, что я всерьёз обеспокоился. Мне уже стало чудиться, будто из этого лифта я никогда не выйду, но тут кабина замерла. Затем что-то звенькнуло, и створки начали открываться.

«Нет!» — мысленно закричал я, и от страха зажмурил глаза.

Мне было понятно — чтобы я сейчас ни увидел, а моей прошлой жизни пришёл конец. Действительно ли передо мной окажется Дом Свободы или же это хитроумная ловушка службы порядка, итог был бы почти один и тот же. Альберт Эйнштейн семь тысяч пятьсот сорок один прекратил бы своё существование.

Наверное, я бы стоял с закрытыми глазами долго. Очень долго, но тут до моего слуха донеслось чарующее пение — такое, какое я слышал только на исторических записях. Курс старшей школы включал в себя историю искусств и музыки в том числе, и, хотя в классе мы должны были выражать своё неодобрение тратой ресурсов на эстетику, я на всю жизнь пронёс в себе очарование пением.

Не знаю, как это описать словами. Я не слышал ни музыки, ни песен более десяти лет, а тут… Это было неожиданно настолько, что я сперва открыл от удивления рот, а затем и веки. Пение не прекратилось. А зрение, хотя вновь вернулось ко мне, лишало пола под ногами. Честное слово, я смотрел по сторонам, делал вперёд шаг за шагом, но никак не мог поверить в то, что слышу и вижу. Вокруг меня была богатая обстановка старой эпохи — резные кресла, расшитые гобелены, картины в позолоченных рамах, на столиках стояли декоративные статуэтки, а под моими ногами оказался самый настоящий ковёр!

— Это… это чудо, — прошептал я, когда встал на колени и погладил мягкий густой ворс ковра руками. Мне тут же хотелось смеяться, как ребёнку. Я стал свидетелем того, чего просто не могло быть, а потому я сначала тихо, а там и достаточно громко рассмеялся. Вот только мой смех заглушал пение, а потому я испуганно прикрыл рот ладонью и вновь встал на ноги. Затем я прислушался, постарался понять, откуда доносятся божественно прекрасные звуки.

Неторопливым шагом я подошёл к расшитой золотом шторе. Музыка доносилась с другой её стороны, а потому я подрагивающей рукой отодвинул штору в сторону. При этом внутренне я был к тому, что увижу направленное на меня дуло оружия, но, к счастью, мои опасения не оправдались.

Проклятье, даже мои тайные надежды превратились в прах!

От увиденного я выпучил глаза и снова открыл от удивления рот. Мне довелось оказаться в каком-то огромном и полном столиков зале, главным украшением которого была яркая сцена. На этой сцене играли на настоящих музыкальных инструментах настоящие музыканты, а роскошная блондинка в сверкающем платье пела блюз.

— Неужели, — не веря в увиденное, дотронулся я до ближайшего из мужчин в расшитом серебром фраке и цилиндре, — неужели это не голограмма? Всё настоящее?

Мужчина не успел ответить мне. Он только радостно приподнял уголки губ, намереваясь что-то сказать, как вдруг кто-то другой громко воскликнул:

— Да, Альберт, это всё жизнь! Настоящая жизнь!

Музыка и пение вмиг прекратились, а я во все глаза уставился на узнавшего меня человека. Для меня было странным, что кому-то я мог быть здесь известен, да и выглядел этот мужчина так, что я сразу не признал его.

— Это же вы, — наконец, ошарашенно произнёс я. — Вы тот самый Никола Тесла, что разговаривал со мной в парке. Это вы дали мне этот адрес.

— Бери выше, — подмигнул мне он. — Я дал тебе новую жизнь.

Новая жизнь. Другая. Такая, какая могла быть только в прошлом. Мне даже захотелось себя ущипнуть, чтобы проверить не сплю ли я. А Никола Тесла тем временем приветственно раскинул руки и зашагал мне навстречу. При этом все присутствующие (а это аж под сотню человек разного пола и возраста) начали с любопытством рассматривать меня, и я тут же ощутил неловкость. Они все были такие нарядные, такие необычные, а я… я в своей униформе программиста выглядел, как какая-то блёклая тень.

«Какое же я убожество на их фоне!» — стало противно мне, так как даже одутловатый и плешивый Никола Тесла в настоящий момент выглядел куда как лучше.

— Эй, красавчик, не дрейфь! Ты наконец-то среди своих, — вдруг прозвучал со сцены нежный голос, и прекрасная певица послала в мою сторону воздушный поцелуй.

Право, я аж покраснел до корней волос. Женщины нечасто выражали мне свою симпатию, и, уж тем более, эта симпатия не выражалась так ярко. Самое вольное, что я слышал, это был вопрос про то, есть ли у меня пара. И да, это было той ещё вольностью. Всё-таки с момента переселения на эту планету над созданием союзов трудился свой распределительный центр, случайные связи облагались серьёзным штрафом. Я был шокирован (приятно шокирован) посланным мне воздушным поцелуем, а тут ещё и Никола Тесла заключил меня в объятия и дружески похлопал по спине. Я аж оторопел. Подобное не было нормой поведения в наше время.

— Я же… — замямлил я первое, что пришло мне в голову. — Я же не такой нарядный