– Черт его знает, – сказал Мазур. – Вообще-то,если порассуждать отвлеченно… Мне тут кажется отчего-то, что первые симптомчикистарости – это когда начинаешь всерьез задумываться, какой тебе смертью помереть.И все чаще думаешь, что хорошо бы помереть не в белой постельке, а чтобвлетело тебе в лоб девять граммов на бегу… – Он замолчал, внимательноприсмотрелся к Лаврику, шагнул к нему, взял легонько двумя пальцами за отворотлегкой курточки и ухмыльнулся: – Лаврик?

– Чего? – мрачно отозвался тот.

– У тебя по роже прошел этакий унылый промельк, –сказал Мазур уверенно. – Думал уже, а? Ну, не жмись…

Полуотвернувшись, Лаврик какое-то время молчал, кривя губы иусиленно изображая на лице полное душевное спокойствие. Потом нехотя процедил:

– Ну и что? Подумывал. Бес его там разберет, первые ли этозвоночки старости, но, согласись, гораздо приятнее было бы загнуться внезапно,словив на перебежке сколько-то железных граммов, нежели отдавать концы в пошлойдряхлости, среди хнычущих внуков и очерствевших медиков… Ну что, пошли?

Он резко отвернулся и первым направился в узкий проход средивысоченных скал.

Пожав плечами, Мазур зашагал следом, сунув руки в карманы игромко мурлыча под нос:

Hej, jabluszko, dokad toczysz sie?

Jesli trafisz w Czeka, to nie wrocisz stad!

Hej, jabluszko, potoczylo sie.

W czerezwyczajce zagubilo sie!

– Что это опять такое? – не оборачиваясь, осведомилсяЛаврик.

– Очередной перл коллекции, – усмехнулся Мазур ему вспину. – На мове отдаленных предков, сиречь панове ляхов. Всего-то – «Эх,яблочко, куды котишься, в губчека, соответственно, попадешь, не воротишься…»

Они вышли на прогалину-склон, где дожидавшаяся начальствоКатя все так же сидела на буром стволе поваленной сосны в свободной, отнюдь не напряженнойпозе.

Увидев их, не спеша встала, отряхнула светлые брючки.

– Итак, звезда моя… – сказал Лаврик совсем даже мирным,домашним тоном. – Военный совет в Филях успешно завершен. Поступаешь вполное распоряжение господина контр-адмирала, душою и телом… впрочем, последнеедоводить до логического конца только при обоюдном согласии, я тебя, упаси боже,не принуждаю…

– Охальник вы, Константин Кимович, – нейтральным тономсообщила белокурая девушка Катя, не носившая бюстгальтера, зато носившаяпотаенно взаправдашний пистолет.

– Глупости, Катерина, – прищурился Лаврик. –Всего-то сублимирую пошлыми шутками тягостную напряженность ситуации и туполную неизвестность, что между нами простерлась. Охальник у нас – эвонкто. – Он похлопал Мазура по плечу. – Это он, отечественный наштерминатор, всех иностранных шпионок, с которыми нелегкая судьба сводила, вкойку так и укладывал, мы все от зависти, бывало, на стену лезли. Они ж,шпионки, главным образом очаровательные и сексапильные, вроде тебя, Катерина,работа у них такая…

– Да нет, – серьезно сказал Мазур. – Главнымобразом, они меня укладывали, как им по работе и полагалось… – Он оглядел Катюс ног до головы, усмехнулся. – Ну что же, армия у меня небольшая, но напервый взгляд производит самое приятное впечатление, хотя и ощущается явныйуклон в феминизм…

– Ничего, – столь же серьезно сказал Лаврик. – Ятебе еще подкину сподвижника мужского пола. Есть тут один опер… Бывший.

– Наш?

– Нет, милицейский. Пытался в свое время накрутить хвост накулак кое-кому из «черных археологов», но его, как это не только в кино бывает,так эффективно вывели из игры, дерьмом обдавши, что в три секунды из мундиравылетел. Легко догадаться, любви он к нашим друзьям не питает ни малейшей – ачеловек, надо тебе сказать, мстительный.

– Это хорошо, – кивнул Мазур. – Мстительные людипорою жизненно необходимы… Как у вас, кстати, с этим, Катя?

– Катерина еще слишком молодая, – сказал Лаврик. –Мстительность тогда хороша, когда ее люди в зрелые годы оттачивают, –чтобы холодная была, рассудочная… Пошли, что ли?

Сунув руки в карманы легкой курточки, он первым сталспускаться по утоптанной до каменной твердости светло-желтой земле, напеваяпочти беззаботно:

В путь, в путь, кончен день забав,

Пришла пора.

Целься в грудь, маленький зуав,

И кричи «Ура!»

Мазур, подтормаживая то и дело, без ненужной лихости съехалпо крутому и извилистому спуску, повернул вправо, остановился перед знакомыми высокимиворотами, украшенными продолговатой черной телекамерой. Буквально черезнесколько секунд они неспешно распахнулись без всякого участия человеческихрук.

Он провел машину внутрь, остановился метрах в трех от ворот,как и надлежало воспитанному гостю здешних мест. Заглушил мотор, вылез,выжидательно остановился у дверцы.

Тишина. По бетонированной дорожке вдоль стены прохаживалсямолодой человек с овчаркой на поводке, старательно притворяясь, будто никакоготакого Мазура и не видит вовсе. От самого большого особняка по выложеннойфигурной плиткой дорожке уже торопился его вылитый брат-близнец, только этотбыл без овчарки. Он кивнул и, встав вполоборота так, чтобы не загораживатьМазуру дорогу, вежливо сказал:

– Вас ждут, господин адмирал.

Столь же галантерейно кивнув, Мазур направился знакомойдорогой – вестибюль с двумя выжидательно замершими на диване мордоворотами пригалстуках и оттопыренных пиджаках, широкая лестница на третий этаж, сверкающаяприемная, куколка-секретарша.

Гвоздь поднялся из-за стола, чуть раскинув руки, самымнепринужденным тоном произнес:

– Ну что ж, как говорится, гора с горой… Садитесь, дорогоймой Кирилл Степанович. Пить будете что-нибудь? Тут еще все бутыли остались, чтов прошлый раз для вас были приготовлены с учетом привычек…

– Нет, спасибо, – сказал Мазур, усаживаясь. – Зарулем я нынче, а номера у меня на машине без всякого подтекста, не то что ввашем хозяйстве…

– Да глупости какие! Звякните, решим в два счета…

– Да нет, – сказал Мазур. – Совершенно не тянетпить в это время дня, уж не обессудьте…

– Вольному воля… – Гвоздь смотрел на него выжидательно, слегкой улыбкой. – Все мы люди, Степаныч, все человеки, так что не будутянуть кота за хвост и перейду к делу. Неужели стряслось что-то? Каюсь, сгораюот любопытства, никак не могу взять в толк, зачем я вам понадобился. Как ниломал голову, не могу понять. Не настолько же вы пошлый субъект, чтобы заднимчислом денег просить, после того, как с гордым видом отказались от всякогопрезренного металла? Хотя, если считаете, что вам полагается, бога ради, вы мнеодолжение сделали нехилое…