class="p1">Свиданья отменяет все снова, снова, снова, Разлукой превращает влюбленного в больного.

Как, не любя, понять ей: не то я, что другие — Мой вздох скрывает рану и прячет муку слово.

Но если во вселенной и есть свиданью место —

Мое признанье будет отвергнуто сурово!

Что толку, о подвижник, в посте и покаяньи, Когда любви и веры подорвана основа?!..

Не ждите исцеленья для бедного Бабура —

Спасти меня способен лишь зов ее медовый...

58

Сокрытое горе я разоблаченным не сделал, И явную боль — облегчив ее стоном — не сделал.

Но глаз моих дети — слезы про все разболтали, Хоть их я владыками в сердце смятенном не делал.

Любви ее радость ко мне не являлась, покуда Я сердце наукою мук умудренным не сделал.

Где жемчуг зубов ее? Сам я — каких только ссадин

Зубами на теле моем истомленном не сделал!

Бабур, на судьбу ты не плачься — к чему эти стоны?

Ведь ими ты сонное счастье бессонным не сделал!

Милой ноги целуя, вознесусь головой к небесам.

Ты возьми мою руку — руку счастья поймаю я сам.

Даже падая, буду за одежды цепляться твои, Я умру, если к этим припадать перестану стопам!

Юной пери отвергнут, я старею, влюбленный в нее, Лучше смерть, чем, тоскуя, приближаться к преклонным

летам.

Тайну сердца прошу я начертать на могильной плите, Чтоб любовь к луноликой о себе говорила и там.

Не рычи на Бабура, собака подруги моей:

С кем еще на чужбине я могу предаваться мечтам?

60

Из-за любви к тебе, недружелюбной, и я бездомным стал;

Нет, не «бездомным», — я скитальцем в мире скорбей огромном стал.

Не поцелуешь — потеряю душу в пути; ведь я теперь Бродить в краю небытия безмолвном, пустом и темном

стал.

Я об устах луны спросил, и сразу их тайну разгадал, Смотрите, сведущим каким я в деле головоломном стал!

В служенье лукобровым, тонкостанным я постоянным был, И все-таки живой мишенью стрелам их вероломным стал.

Над повестью про бедного Фархада смеялся я, но вот Свою Ширин увидел я, и схожим с Фархадом, скромным

стал.

Что удивительного в том, что счастья не испытав, Бабур, От горестей разлуки слабым, совсем никчемным стал?!

Твой гибкий стан, пушок ланит, твой ясный глаз, прекрасный лик — Мой кипарис, мой базилик, живой нарцисс и роз цветник.

Из-за рубина уст твоих, походки, красоты, речей — Душа светла, глаза горят, красноречив и смел язык.

Моей шалуньей озорной замучен я, ошеломлен, Я еле жив, а в ней кипит веселой живости родник.

От безысходности судьбы, из-за бесплодности мольбы Я плачу, жалуюсь, кричу, я, опечаленный поник.

Из-за превратностей любви, скитальчества в чужих краях, Я — как Меджнун, моя родня — беда, удел мой — скорбный крик.

Для стрел твоих, красы твоей, для мук и для любви к тебе —

Бабура тело — цель, глаза — жилье, грудь — сень, душа — тайник.

62

Разве я у возлюбленных верность, смиренье видел? Кто мне скажет, что гурий, не склонных к измене, видел?

Любовались глаза мои прелестью этой пери, Кровь из них полилась — мир я словно в затменье видел.

Суждено ли мне, господи, чтоб еще в этой жизни От «покоя души» я покой — не мученье — видел?

Смотрит кровоточащее око, а в сердце — горе...

Ах, зачем каждый день горя этого тень я видел?

О Бабур, не надейся найти постоянство в людях:

В обитателях мира кто верность, смиренье видел?

Хорошо, что я снова увижу тебя, мой цветок, Хорошо, что лицом своим пыль я сотру с твоих ног.

Не болтай: «На тебя и не смотрит подруга твоя!»

Не пугай — от нее и не это стерпеть бы я смог.

Пусть ко мне ты была и придирчива и жестока, Я тебя не отвергну — я верность подруге сберег.

О, когда я свиданья вином на мгновенье упьюсь?

От похмелья разлуки уже я совсем изнемог.

Ввергнут в пламя тоски, я ищу утешенья в вине:

Может быть, я залью тот огонь, что разлукой разжег?

64

Настало время уходить, покинуть старый кров, Иди, куда глаза глядят, избавлен от оков.

Вдали от суеты мирской я стать святым хочу.

Доколе унижаться мне перед толпой глупцов?

Они преследуют меня... О, если бы навек

Не видеть человечьих лиц, людских не слышать слов!

Больное сердце не кори за бегство: ведь оно

Не так безумно, чтоб его я запер на засов!

Не говори: «Постой, Бабур, куда тебя несет?»

А что поделать я могу, коль божий суд таков?

Доколе молвой пробавляться, что ты словно роза в саду?

Когда, наконец, я в свиданье от мук исцеленье найду?

Хотя бы из жалости только взглянуть на себя прикажи, Я жажду увидеть, услышать тебя наяву, не в бреду!

Я — пес твой; волос твоих цепью за шею меня привяжи, Иначе в долине разлуки, боюсь — заблужусь, пропаду.

Отвергнешь ли неумолимо, небрежно ли мимо пройдешь, Что делать? Унижусь, обижусь, заплачу, встречая беду.

А если Бабур головою к твоим не приникнет ногам, Куда понесут меня ноги — с поникшим челом я пойду.

66

Эти губы-сластены сыплют сахар слов на пиру, Эти косы-арканы манят, расплетясь на ветру.

То лукавые брови сдвинешь, то прищуришь глаза, Сколько бед я узнал, поверив в эту злую игру!

Как вода, твой меч переливчат, и, летя на коне, Ты мое раздуваешь пламя, я от скачки — в жару.

Без очей твоих заболел я — взгляд один подари, Исцеленный таким лекарством, я тогда не умру.

Прочь уйти от ночи разлуки ты не можешь, Бабур, Как ни мечешься ты, стараясь раньше встать поутру.

Ты доколе, смеясь, бередить мои раны будешь, И кудрями мне разум мутить неустанно будешь?

О, доколе ты будешь других возносить до неба, А меня ты с землею равнять невозбранно будешь?

О, доколе, скажи, унижать мое сердце бранью

Эту душу держать ты во власти обмана будешь?

Мне пойти к тебе — трудно — тебе же легко. Всевышний Трудность мне облегчит — ты со мной постоянно будешь!

Не дождешься, Бабур, похвалы от своей подруги, Даже если ты красноречивей Хассана будешь!

68

Своим жильем мой глаз живой ты сделала, Каморку сердца вновь жилой ты сделала.

Опять, красавица, мне разум