помутив, Меня раздавленным тоской ты сделала.

Пусть я умру с тоски — тебе и горя нет, Себя беспечною такой ты сделала.

Чтоб стрелами ресниц вновь забросать меня, Из тонкой брови лук тугой ты сделала.

О море милостей, внезапно скрывшись с глаз, Потоки слез моих рекой ты сделала.

Зачем Бабуру рай, ведь грудь его — себе Приютом, избранным душой, ты сделала?!

Ты всегда равнодушна, терзая мне сердце и раня, Ведь тебе — что поделать? — неведомы сердца

страданья?!

Каждый час, каждый миг я горюю, а ты и не знаешь, День ли, год, что тебе? — Ты в дурмане самолюбованья.

Ты в меня и не метишь стрелою лукавого взгляда, На мои раболепные не отвечая посланья.

Шейху делать здесь нечего. Он состоянья влюбленных Никогда и не знал — как же он нас понять в состоянье?

Зря, измученный, высох и в щепку Бабур превратился — На него, как на щепку, ты не обращаешь вниманья.

70

Увы, другому предана сердечно,

Меня ты мучишь, зло, бесчеловечно,

Стрелою взгляда всех сражая метко, В меня не попадаешь ты, конечно.

Не видишь ты лица моих страданий,

Не лечишь ран моей души увечной.

О, если б, утолив мое желанье, Не избегала встречи ты беспечно!

Бабур, за ту, что так тебя поносит, Молитвы возносить ты будешь вечно.

Мне красавиц жестокостью быть потрясенным доколе?

Остриями шипов этих роз быть пронзенным доколе?

Видеть из-за разлуки, любви и соперников злобных

Скорбь — в душе; кровь — в глазах, а себя

оскорбленным — доколе?

О, доколе я буду ее подчиняться указке, Буду я своей собственной воли лишенным — доколе?

Всякий раз взор твой язвы на теле моем замечает,

Сердце будет обидою опустошенным доколе?

Сердца не отдавай луноликим — быть может, отыщешь

Госпожу ему... сколько скитаться еще нам? Доколе?

72

Любой хвалы людской и преувеличений ты выше, Тебя зовут душой, но и таких сравнений ты выше.

Пускай прославлена краса небесных гурий безмерно, И все же для меня, безумца, нет сомнений: ты выше!

Уверен — гурия, твое лицо увидев, увянет,

Тебя поет молва, но пылких песнопений ты выше.

О потрудись, стрела подруги, ради сердца больного!

В моем недуге — всех лекарств и всех лечений ты выше.

Бабур избрал себе убежищем жилище любимой;

Пред ним и рай убог, Ризвана светлой тени ты выше.

Я во сне тебя видел — твой солнечный лик просветленный, И до Судного дня не хочу просыпаться, плененный.

Сзади — скорбь, рядом — горе, а передо мною — разлука, Вот чем я окружен, твоей близости прежней лишенный!

Видишь, оторвалось мое сердце от жизненной нити И повисло на пряди косы твоей, туго сплетенной.

Слез унять не могу я при виде тебя — ты ж от смеха Удержаться не можешь, увидев, как плачет влюбленный.

Рухнул стойкости дом — он подмыт был слезами Бабура, Столь большого ущерба не ждал я от влаги соленой!

74

Хочу ходить с тобою всюду, быть твоим верным псом.

Не пустишь — провожу глазами и помолюсь потом.

Вот наслажденье: лбом прижаться к порогу твоему!

Позволь такой счастливой жизнью зажить, храня твой дом.

Как не рыдать мне в дни разлуки? Как слезы скрыть? Они Со слезной жалобою лезут и миру бьют челом.

Доколь тебе не оглянуться, все мимо проходить?

Доколь мне пред тобой тянуться в отчаянье немом?

Бабур на солнце и не глянет, когда, отбросив прочь Печали ночь, он снова будет с луной своей вдвоем.

Если б я знал, сколь губительны ночи разлуки с луной, — Не выпускал бы из рук дни свиданья, пока я живой.

Нет и на пиршестве сердцу покоя, пока человек Возле себя не увидит любимую — сердца покой.

Сердце соскучилось так по любимым устам, что оно, Верно, у них взяло облик бутона, объято тоской.

Словно дыханье Мессии — так вдруг оживляет меня Весть от подруги далекой, что ветер приносит ночной.

Что ж, не теряй ни минуты — с друзьями, Бабур,

веселись:

Ты ведь не знаешь, что через минуту случится с тобой!

76

Попробуй солнце неба с тобою состязаться, Ему пришлось бы сразу в бессилии сознаться.

Красой своей слепящей, как роза, ты гордишься, Как соловей скорбящий, я вынужден терзаться.

Твой лик — тюльпан, но только тюльпан самодовольный, Твой рот — бутон, но только умеющий смеяться.

То за ушами вьются, то лоб скрывают кудри —

Ты подбери их, стыдно растрепанной казаться!

Кудрей связались нити и нить души Бабура, Так разве может узел подобный развязаться?

Добра, увы, я от тебя не вижу, Я радости, тебя любя, не вижу.

Я постоянства в тех, кто красотою Прославились, сердца губя, — не вижу.

Увы, я справедливости и правды, О состраданье вопия, не вижу.

Я преданного в дружбе человека, Кому б я мог открыть себя, — не вижу.

Чернил, чтоб начертать страданья строки, Я в глуби черных глаз, скорбя, не вижу.

Во мне, рабе, таится лишь смиренье — Его в тебе, царице, я не вижу!

78

Куда ни пойдет мое солнце, меня за собою маня,

Нельзя мне отстать — ведь иначе не видеть мне светлого дня.

От солнцеподобного лика я глаз отвести не могу, Хотя бы в них даже впивались лучистые копья огня.

Пусть пламя в недужное сердце забросила бурная страсть,

Сожженного сердца не брошу, его для подруги храня.

Пока я себе не представлю бровей ее тонких дугу, Я перед михрабом мечети молюсь, головы не клоня.

Когда б до Ирака и Фарса дошли эти строки, Бабур, Быть может, Хафиз их признал бы, Салман похвалил бы

меня.

79

В дом ко мне этой ночью пришло мое солнце тайком...

Годы, вечность она не являлась вот так, вечерком.

Час свиданья, как рот ее, мал; словно кудри ее — Путь разлуки с любимой был темным и длинным путем.

В грудь мою ты забралось, о солнце, и стали тогда

Эти кости дровами, а сердце — горящим огнем!

То ли горестей узел во мне завязался теперь,

То ли ниточкой — тело, а сердце на ней — узелком?!

В тьму разлуки красавица бросила душу мою,

Ты возьми ее лучше, судьба, умоляю о том.

С кипарисом расставшись, я воплем потряс небеса, Слезы цвета тюльпана я лью, разлученный с цветком.

Я в любви