и безумье достиг совершенства, друзья: Называйте Бабура сердечных наук знатоком.

80

Пусть твой стан и от вздохов влюбленных склоненным не будет,

Ветром грусти волос гиацинт расплетенным не будет!

Пусть ничтожество мира не мучает нежное тело, И пускай твое сердце тоской омраченным не будет.

Милый мой кипарис, в день разлуки ты друга обидел, Пусть хотя бы он тенью твоей обделенным не будет!

Только ты мне нужна; если нет моей пери на свете — Пусть весь мир опустеет, никем населенным не будет!

Если ты мой сообщник, о ветер, внуши кипарису: Пусть не гнется, и к щепке любой благосклонным не будет.

В мире так повелось: кто влюблен — тот всегда опозорен. Но в любви пусть никто, как Бабур, оскорбленным

не будет.

81

Любуются в праздник луной и ликом любимой своей, Мне ж — праздник не в праздник вдали от милых ланит и бровей.

Изогнутый локон ее заставил и тело мое Томясь, изгибаться дугой в часы одиноких ночей.

Дым вздохов клубится из уст влюбленных ревнивцев, когда

Колеблется под ветерком волна ее черных кудрей.

Вот капельки пота блестят под прядью волос на челе, Так блещет на розе роса в сиянии лунных лучей.

Мой жребий — печали приют, кровавые слезы и боль...

А как хорошо за вином сидеть в окруженье друзей!

Изранено сердце мое, зачем наставленья ему!

Сердечных не вылечат ран все пластыри трезвых речей.

Свиданье с любимой Бабур отпраздновал, как науруз, Будь сто наурузов в тот день, не мог бы он быть веселей!

82

Развившись, приникли к ланитам две пряди волос, И темным сияющий мир мне узреть довелось.

Вино — это жаркая кровь для влюбленных сердец, Тот счастлив, кому насладиться вином удалось!

Любимая, будь снисходительной, ибо во мне

И страсть, и безумье, и удаль — все вместе слилось.

Зачем ты от мира скрываешь любовь, о Бабур?

Все знают причину твоих ликований и слез.

83

Вдалеке от тебя разве смысл в моей жизненной доле есть?

А в душе разве что-нибудь кроме волненья и боли есть?

В кровь ты сердце мое превратила, из глаз моих льется кровь.

Почему? — вот вопрос, что к тебе у меня поневоле есть.

Давит злоба людская, заботами обременен я — пусть!

Я снесу и поболе — ведь ты в этой бренной юдоли есть!

Добродетелен или порочен, влюблен или скромен я — Что за дело тебе-то, аскет? У меня своя воля есть.

Соловьиного стона печальней Бабура стон, Сколько шрамов на сердце, что так искололи, есть!

Оторвавшись от милой, зачахло мое существо, Ибо вянет бутон, если сорван с куста своего.

Ты не думай — в груди моей это не сердце лежит: Сгустки крови, от горя запекшейся, — только всего.

Красоты я не вижу, а сердце не хочет любви, Словно стали глаза мои слепы, а сердце мертво.

Чтобы милой достичь — надо тела преграду убрать, И тогда лишь, о сердце, наступит твое торжество.

Разве люди любви, просто люди — Бабуру равны?

Есть ли горестей столько у них, сколько есть у него?

85

Страданья страсти для меня великая напасть, Но что поделать — велика моей подруги власть!

Недаром родинка ее, как Хызр, ведет туда,

Где можно к жизни роднику — к ее устам припасть.

Но, может быть, ее стрела — лекарство от любви,

И эта рана — сердцу впрок, не даст ему пропасть?

Пришла весна, и страсть к вину мне голову кружит, Подайте кубок: всех страстей достойней эта страсть!

Бабур, подруге другом стал предатель, а тебе —

Стал другом стон, ты можешь с ним наговориться всласть.

Настала пора безрассудства, веселья пора — весна, Да будут полны эти чаши — эй, кравчий, налей вина!

Бывает — тюльпаны в цвет розы бескрайнюю красят

степь,

Бывает — простая лужайка от пламенных роз красна.

Наверно, художник творенья здесь пробовал кисть свою, Такого смешения красок лужайка эта полна.

Души моей сад украшает лица твоего цветник,

В саду моей жизни платаном колышешься ты одна.

О, где бы ты ни была, роза, — Бабура душа с тобой,

О жалости молит скиталец, чья жизнь без тебя темна.

87

Базиликом ланит блеск пылающих роз превзойден, Улыбнулись уста — и раскрыл свою тайну бутон.

Обрамляют два локона редкостной розы лицо, Видно, жребий завидный тем прядям предопределен.

Весь я в ранах от стрел ее метких; о ране такой

Говорят: на вершине страданий расцвел анемон.

То не вешний поток — землю залили слезы мои,

То не гром в небесах — мой, поднявшийся до неба, стон!

Разве может сраженный любовью покой сохранить?

И в лучах ее солнца пылинкой верчусь я, смятен.

Обезумел от страсти Бабур, косы пери его — Словно цепи, а ямочка на подбородке — зиндон.

88

Разбитое тело мое сотрясают рыданья, Немеет перо, приступая к ее описанью.

Согнулся мой стан... В слабом теле и немощном сердце

Навек из-за милой моей поселилось страданье.

Я кровь постоянно глотаю из чаши разлуки, Когда для других приготовлена чаша свиданья.

Я связан кудрями ее, а она ускользает!

Завидую тем, чьи не связаны плоть и сознанье.

Бабур, как ты вызволишь душу из рук этой пери? Разлука с ней — гибель, а встреча — пустое мечтанье.

89

Брови под синей басмою как призрак, как сон, Или то новой луной озарен небосклон?

Можно ли солнце с возлюбленным ликом сравнить?

Солнце заходит — заката не ведает он.

Где ее локоны, стан и уста? Мне без них Скучно смотреть на жасмин, кипарис и бутон.

Как бы твой стан, нежный стебель в саду красоты, Не был бы ветром от вздохов любви поврежден!

Горе познал я, и сразу согнулся мой стан, Видно, он сделался буквою «с» в слове «стон».

Верность и честность моей неизвестны луне, Но по жестокости нрав ее непревзойден.

Все же, Бабур, и недоброй подруге служи:

Бросить ее — это грех, что не будет прощен.

90

Щека — тюльпан, пушок — фиалка, а локоны — райхан, Весь юный лик — цветник чудесный, весенний цвет

полян.

Щека — жарка, пылает солнцем, обилен слов улов, И темно-алы уст кораллы, и строен гибкий стан.

В глазах — вражда, в словах — отрава,