Повинуясь какому-то странному порыву. Пол потянулся было кУитни, желая убедить ее воспользоваться всеми возможностями, которые открываетперед ней столичная жизнь, но вместо этого сверхчеловеческим усилием волисдержался.

— Да, я выбрал это сам — подарок от друга, — пробормотал оннаконец.

— Но я не хочу быть всего лишь вашим другом, — выпалилаУитни, стараясь взять себя в руки. — Нет… вы правы… я рада быть другом… пока… —вздохнула она.

— В таком случае, — лукаво усмехнулся он, — думаю, друзьямвполне позволено обменяться прощальным поцелуем.

Уитни с ослепительной улыбкой радостного изумлениязажмурилась и сжала губы, но его рот лишь слегка коснулся ее щеки. Когда онаоткрыла глаза, Пол уже подходил к дому.

— Пол Севарин, — прошептала она с мрачной решимостью, — вотувидишь, я совершенно изменюсь, а когда вернусь, ты обязательно женишься намне.

Пока почтовый пароход переваливался и подпрыгивал на бурныхволнах Ла-Манша, Уитни стояла у поручня, устремив взгляд на удалявшиеся берегаАнглии. Ветер набросился на ее широкополую шляпу, пытаясь развязать ленты,разметать волосы по лицу. Она смотрела на родную землю, пытаясь представить,как все будет, когда она снова пересечет пролив на обратном пути. Конечно,известие о ее возвращении немедленно появится в газетах:

«Мисс Уитни Стоун, признанная красавица и королева Парижа,возвращается в родную Англию».

Слабая улыбка тронула губы Уитни. Королева Парижа…

Девушка откинула непокорные локоны со лба, заправила их подтулью детской шляпки и решительно повернулась спиной к Англии.

Погода, казалось, сразу улучшилась, как только она подошла кпротивоположному борту, чтобы взглянуть в направлении Франции. Туда, где ееждало неизвестное будущее.

Франция, 1816 — 1820 годы

Парижский дом лорда и леди Джилберт, возвышавшийся за витымижелезными воротами, производил впечатление величественного, хотя и не слишкомсурового здания. Огромные окна-эркеры пропускали много света и тепла впросторные комнаты, рисунки пастелью придавали вид безупречной элегантностивсему: от гостиных до спален на втором этаже.

— А это твои комнаты, дорогая, — объявила Энн, открываядверь в покои, полы которых были покрыты светло-голубыми коврами.

Уитни застыла на пороге, жадно оглядывая великолепноепокрывало белого атласа с узором из розовых и голубых орхидей на кровати.Изящный диванчик-канапе был покрыт тканью в тон. Почти прозрачные фарфоровыевазы были наполнены цветами тех же оттенков, голубого и розового.

Уитни скрепя сердце повернулась к тетке.

— Я бы чувствовала себя гораздо лучше, — с сожалениемпробормотала она, — если бы вы нашли для меня другую комнату, не такую… скажем,не такую изысканную. — И заметив изумленное лицо тетки, пояснила:

— Дома каждый бы сказал вам, что мне стоит лишь пройти мимочего-нибудь хрупкого, как это что-то мгновенно летит на пол.

Энн повернулась к слуге, сгибавшемуся под тяжестью сундукаУитни.

— Сюда, — сказала она, повелительно кивнув по направлению квеликолепной голубой комнате.

— Потом не говорите, что я вас не предупредила, — вздохнулаУитни, снимая шляпку и осторожно присаживаясь на канапе. Жизнь в Париже, решилаона, обещает быть восхитительной.

Нашествие визитеров началось три дня спустя, ровно вполовине двенадцатого, с прибытия личной модистки Энн, сопровождаемой тремяулыбающимися портнихами, беспрестанно болтающими о фасонах и тканях. Уитни былаобмерена неоднократно и с головы до ног, пока у нее не осталось сил держатьсяна ногах. Но полчаса спустя девушке пришлось шагать из угла в угол с книгой наголове под критическим взглядом пухленькой женщины, которой тетя Энн доверилатрудную задачу обучения Уитни некоему весьма туманному для последней предмету,называемому «этикетом».

— Я безобразно неуклюжа, мадам Фруссар, — смущенно краснея,пояснила Уитни, как только книга свалилась на пол в третий раз.

— Вовсе нет, — запротестовала мадам Фруссар, покачиваятщательно причесанной седовласой головкой. — Мадемуазель Стоун обладаетприродной грацией и превосходной осанкой. Но мадемуазель должна отучитьсяходить так, словно участвует в скачках вместо лошади.

Учитель танцев, прибывший сразу после отъезда мадам Фруссар,закружил Уитни в воображаемом вальсе и вынес приговор:

— Вовсе не так безнадежна. Необходима лишь практика.

Наставник французского, появившийся, пятичасовому чаю,коротко объявил:

— Она может и меня многому поучить, леди Джилберт.

Несколько месяцев подряд мадам Фруссар приезжала пять раз внеделю на два часа, посвящая Уитни в тонкости этикета. Под ее неусыпным,неустанным наблюдением Уитни старалась, как могла, познать то, что помогло быей завоевать расположение Пола.

— Так чему ты выучилась у мадам Фруссар? — поинтересовалсякак-то за ужином дядя Эдвард. На лице Уитни появилось застенчивое выражение.

— Мадам обучает меня ходить, а не скакать галопом, —выдавила она, ожидая услышать от дяди, что все это пустая трата времени, новместо этого он одобрительно улыбнулся. Уитни ответила счастливой улыбкой. —Знаете, — пошутила она, — раньше я была уверена, будто все, что требуется дляходьбы, — пара сильных ног.

С того вечера оживленные рассказы Уитни о ее дневных трудахстали обязательным и веселым ритуалом за каждым ужином.

— Вы знали раньше, — спросила она как-то, — что существуетнастоящее искусство поворачиваться В придворном платье со шлейфом?

— Мой наряд никогда не доставлял мне столько хлопот, —усмехнулся лорд Джилберт.

— Ошибаетесь, — сообщила Уитни с притворным ужасом, — каждыймужчина подвергается опасности запутаться в шлейфе дамы и упасть!

Месяц спустя она опустилась в кресло и начала жеманнообмахиваться шелковым веером, кокетливо поглядывая поверх него.

— Тебе жарко, дорогая? — осведомился Эдвард, предвкушаяновую забаву.

— Веер существует вовсе не для того, чтобы спасаться отжары, — сообщила Уитни, хлопая ресницами с преувеличенной наивностью,заставившей Энн разразиться смехом. — Это, чтобы флиртовать. Кроме того, такженеобходимо чем-то занять руки. И бить по пальцам слишком навязчивыхджентльменов. Эдвард мгновенно стал серьезным.

— Каких именно навязчивых джентльменов? — грозно спросил он.