Усевшись напротив брата, я отхлебнула кофе. Из ванной донёсся писк закончившей стирку машинки. Даже этот писк был дорогим. Мягким, приятным. В этом доме и вещи-то боятся лишний раз побеспокоить хозяина. Мало ли…

Разделавшись с оладышком, брат облизал пальцы. Пару минут назад сгущёнки в пиалке было чуть ли не до половины, теперь осталось на самом донышке. Он принялся собирать их ложкой. Спасибо хоть, что не языком.

— У тебя попа не слипнется?

Брат замотал головой. Волосы у него были тёмно-каштановые, как у отца, которого он не помнил. Мне досталось хотя бы что-то, ему — ничего. Разрезав кусок сыра на кубики, я дотронулась пальцами до самого большого и опять посмотрела на брата.

— Ты грустная, — поймав мой взгляд, выдал он. — Ник… Ты грустная, потому что боишься, что Лёня придёт?

— Лёня не придёт, — решительно заявила я. — Да и если придёт… Почему я должна быть грустная из-за Лёни?

Пытаясь скрыть от него настоящие эмоции, я включила телевизор. Огромную плазму, занимавшую добрую часть стены над столом. Кухня-гостиная, где мы сидели, была метров тридцать, из большого окна открывался вид на единственную часть города, смотреть на которую можно было без слёз. Мой старший брат не посмеет сунуться сюда.

Несколько раз я щёлкнула, переключая каналы.

— Я слышал, как он кричал на тебя. И как обзывал, тоже слышал. Он тебя дурой назвал. А ещё потаску…

— Хватит, Платон! — швырнула пульт на стол.

Канал переключился сам собой, из невидимых, встроенных по углам динамиков донеслась музыка. Брат притих. Я тоже взяла себя в руки.

— Не надо повторять то, что говорит Лёня. Если ты будешь это повторять, станешь таким же, как он. Ты этого хочешь?

Платон насупился. Мотнул головой.

— Ну вот и всё. Ешь давай, — подала ему кусочек сыра. — Попробуй. И не кривись.

— Я не хочу, — запротестовал он.

Я всё-таки положила сыр на край его тарелки.

По телевизору шёл повтор чемпионата мира по фигурному катанию. Выступали мужчины, и я засмотрелась на экран. Вздохнула и выключила звук.

— Папа очень любил этот сыр, — зачем-то сказала я. — Когда он первый раз дал мне его попробовать, мне не понравилось. А потом…

Брат слушал меня, не понимая, чего я от него хочу. Да я и сама не понимала. Но к горлу подступили слёзы. Вчерашнее унижение, страх, усталость сплелись в одно. К тому же, меня немного знобило.

— Ты на папу очень похож, — просто сказала я. — Очень похож, Платон. Жалко, что ты его не помнишь.

Чтобы понять меня, он был ещё слишком маленьким. И всё-таки я знала, что он пытается. Когда он с опаской понюхал кубик сыра, я улыбнулась.

— Не вкусно, — откусил немного и отложил.

— Ты просто ещё слишком мелкий, — забрав остатки, доела сама. — Сопля она и в Африке сопля.

— Я не сопля!

— Ещё какая сопля, — его искреннее возмущение опять вызвало у меня улыбку. Тоже искреннюю. Вернув звук, я убавила его так, что он стал просто фоном. Под красивую, сплетённую из переливов клавиш, скрипки и почти незаметных ударных музыку, показывал свою программу спортсмен из Китая. Если бы жизнь сложилась по-другому, я бы, может быть, тоже каталась бы на этом чемпионате. Ладно, не на чемпионате, просто на каких-нибудь незначительных внутрироссийских соревнованиях.

— Я когда-нибудь говорила тебе, что папа был тренером по фигурному катанию?

— Нет.

— Наш папа был хорошим тренером. Он… он вообще был хорошим.

— А мама?

— И мама была хорошая, — глухо отозвалась я. — Самая лучшая, — встала и обняла брата. Прижала к себе, прикрыла глаза, а открыв, устремила взгляд на экран.

Из коридора раздался шум. Пришлось разжать руки.

Только я успела сделать это, дверь хлопнула. Не прошло и нескольких секунд, как в кухне появился Герман. Посмотрел на плазму, на стол и остановил взгляд на мне. То ли он был зол, то ли раздосадован, то ли, как всегда, не в настроении.

Я было хотела съязвить по этому поводу. Но вспомнила то, о чём думала недавно. За спиной у меня пил чай и ел оладьи Платон. По телевизору напоминанием об отце шёл чемпионат мира.

— Сделать тебе кофе? — примирительно спросила я Германа.

Он — мой единственный шанс. Наш единственный шанс. И что бы ни случилось, я не должна об этом забывать.

Вероника

День я провела, стараясь не думать о том, что будет дальше. И «дальше» это не имело ничего общего с будущим в глобальном его понимании. Только с тем, что ждало меня в ближайшие часы, а именно, ночью.

— Я хочу, чтобы наступило лето, — засыпая, сказал Платон. — Оно ведь уже скоро, правда, Ника?

Я погладила брата по голове.

— Скоро. Вслед за весной всегда приходит лето, — повернулась к завешанному плотными шторами окну.

Да, за весной всегда приходит лето, за вечером — ночь. И этой ночью я собиралась сделать то, от чего как раз могло зависеть будущее.

Как только брат уснул, я выключила светильник в отведённой нам гостевой и плотно закрыла дверь. Германа не было весь день. Вернувшись ненадолго, он снова уехал и приехал уже поздним вечером. Это и к лучшему — так у меня было время всё как следует обдумать и решить.

— Ты занят? — спросила, переступив порог его спальни.

На нём всё ещё были рубашка и брюки. Только пиджак лежал на краю широкой постели.

Не дождавшись ответа, я прошла в комнату и остановилась в полуметре от Германа.

— Чего хотела? — грубо спросил он.

Я проглотила и грубость, и его откровенное нежелание моего общества. Поправила распущенные волосы. Надетая на мне футболка едва ли предназначалась для соблазнения зажравшихся сволочей вроде него, но лучше у меня ничего не было.

— Я подумала, — сделала крохотный шаг и оказалась к нему почти вплотную. — Подумала, что, может быть… — дотронулась до рубашки кончиками пальцев.

Меня колотило от собственной смелости. Проведя пальцами вдоль ряда пуговиц, я задержала ладонь на животе Германа.

Его тяжёлый взгляд остановился на моём лице. Я смотрела на Германа всего несколько секунд, а потом поднялась на носочки и, скользнув ладонями по его плечам, обхватила за шею. Запах дорогого мужчины вскружил голову, сердце билось так сильно, что он наверняка чувствовал это.

— Если уж ты меня купил… — шепнула перед тем, как коснуться губами его губ.

Что толку строить из себя недотрогу? Для кого мне беречь себя? Если бы не Герман, прошлым вечером я пошла бы по рукам. Дружки старшего брата разодрали бы меня на части, трахали бы, как дворовую девку, пока им бы не надоело. А потом… Что было бы со мной потом? Потом не было бы ничего. Потому что вряд ли от меня осталось бы хоть что-то прежнее. Герман — красивый, опытный и, что самое главное, он может защитить нас. Если уж мне суждено было уйти с так называемого аукциона, то пусть первым моим мужчиной будет он.