“Житие” умалчивает, откуда преемники Василискаузнали про Чудо о Персте, если старец хранил столь неукоснительное молчание, нобудем снисходительны к древнему преданию. Делая уступку скептицизму нашегорационалистического века, допускаем даже, что святой основатель скита добралсядо островов не чудодейственным водохождением, а на каком-нибудь плоту или,скажем, на выдолбленном бревне – пускай. Но вот вам факт неоспоримый,проверенный многими поколениями и, если угодно, даже подтверждаемыйдокументально: никто из схимников, селившихся в подземных кельях Василисковаскита, не ожидал Божьего призвания долгое время. Через полгода, через год,много через полтора все избранники, алкавшие спасения, достигали желаемого и,оставив позади кучку костяного праха, возносились из царства земного в Иное,Небесное. И дело тут не в скудной пище, не в суровости климата. Известны ведьмногие другие скиты, где отшельники свершали еще не такие подвигипустынножительства и плоть умерщвляли куда истовей, а только Господь прощал ипринимал их гораздо неспешнее.

Потому и пошла молва, что из всех мест наземле Василисков скит к Богу самый ближний, расположенный на самой околицеЦарствия Небесного, отсюда и другое его название: Окольний остров. Некоторые,кто на архипелаг впервые приехал, думали, что это он так назван из-за близостик Ханаану, где все храмы и пребывает архимандрит. А он, островок этот, не отархимандрита, он от Бога был близко.

Жили в том ските всегда только трое особеннозаслуженных старцев, и для ново-араратских монахов не было выше чести, чем завершитьсвой земной путь в тамошних пещерах, на костях прежних праведников.

Конечно, далеко не все из братии рвались кскорому восшествию в Иное Царство, потому что и среди монахов многим земнаяжизнь представляется более привлекательной, чем Следующая. Однако же вволонтерах недостатка никогда не бывало, а напротив имелась целая очередьжаждущих, в которой, как и положено для всякой очереди, случались ссоры, спорыи даже нешуточные интриги – вот как иным монахам не терпелось поскореепереплыть узкий проливчик, что отделял Ханаан от Окольнего острова.

Из трех схимников один считался старшим ипосвящался в игумены. Только ему скитский устав разрешал отворять уста – дляпроизнесения не более, чем пяти слов, причем четыре из них должны былинепременно происходить из Священного Писания и лишь одно допускалось вольное, вкотором обычно и содержался главный смысл сказанного. Говорят, в древниевремена схиигумену не позволялось и этого, но после того, как на Ханааневозродился монастырь, пустынники уже не тратили время на добывание скудногопропитания – ягод, кореньев и червей (более ничего съедобного на Окольнейострове отродясь не водилось), а получали все необходимое из обители. Теперьсвятые отшельники коротали время, вырезая кедровые четки, за которые паломникиплатили монастырю немалые деньги – бывало, до тридцати рублей за одну низку.

Раз в день к Окольнему подплывала лодка –забрать четки и доставить необходимое. К лодке выходил скитоначальник ипроизносил короткую цитацию, в которой содержалась просьба, обычнопрактического характера: доставить неких припасов, или лекарств, или обувь, илитеплое покрывало. Предположим, старец говорил: “Принесе ему и даде одеяло” или“Да принесется вода грушева”. Тут начало речений взято из Книги Бытия, гдеИсаак обращается к сыну своему Исаву, а последнее слово подставлено по насущнойнадобности. Лодочник запоминал сказанное, передавал слово в слово отцу экономуи отцу келарю, а те уж проникали в смысл – бывало, что и неуспешно. Взять хотьту же “воду грушеву”. Рассказывают, однажды схиигумен мрачно изрек, показываяпосох одного из старцев: “Излияся вся утроба его”. Монастырское начальстводолго листало Писание, обнаружило эти странные слова в “Деяниях апостолов”, гдеописано самоубийство презренного Иуды, и ужасно перепугалось, решив, чтосхимник свершил над собой худший из смертных грехов. Три дня звонили вколокола, строжайше постились и служили молебны во очищение от скверны, а послеоказалось, что со старцем всего лишь приключилась поносная хворь и схиигуменпросил прислать грушевого отвара.

Когда старейший из пустынников говориллодочнику: “Ныне отпущаеши раба Твоего”, это означало, что один из отшельниковдопущен к Господу, и на образовавшуюся вакансию тут же поступал новыйизбранник, из числа очередников. Иногда роковые слова произносил не схиигумен,а один из двух прочих молчальников. Так в монастыре узнавали, что прежнийстарец призван в Светлый Чертог и что в скиту отныне новый управитель.

Как-то раз, тому лет сто, на одного изсхимников напал приплывший с дальних островов медведь и принялся дратьнесчастного. Тот возьми да закричи: “Братие, братие!” Прибежали двое остальных,прогнали косолапого посохами, но после жить с нарушившим обет молчания непожелали – отослали в монастырь, отчего изгнанный стал скорбен духом и вскорепомер, больше ни разу не растворив уст, но был ли допущен пред Светлые ГосподниОчи или пребывает среди грешных душ, неизвестно.

Что еще сказать про пустынников? Ходили они вчерном одеянии, которое представляло собой род груботканого мешка, перетянутоговервием. Куколь у схимников был узок, опущен на самое лицо и сшит краями вознаменование полной закрытости от суетного мира. Для глаз в этом остроконечномколпаке проделывались две дырки. Если паломники, молившиеся на ханаанскомберегу, видели на островке кого-то из святых старцев (это бывало крайне редко ипочиталось за особую удачу), то взору наблюдающих представал некий черный куль,медленно передвигающийся средь мшистых валунов – будто и не человек вовсе, абесплотная тень. Ну а теперь, когда рассказано и про Новый Арарат, и про скит,и про святого Василиска, пора вернуться в судебный архив, где владыкаМитрофаний уже приступил к допросу ново-араратского чернеца Антипы.

* * *

“Что со скитом неладно, наши уж давно говорят.(Так . начал свой невероятный рассказ немного успокоившийся от оплеух и чаюбрат Антипа.) В самое Преображение, к ночи, вышел Агапий, послушник, на косупостирать исподнее для старшей братии. Вдруг видит – у Окольнего острова наводе как бы тень некая. Ну, тень и тень, мало ль чего по темному временипривидится. Перекрестился Агапий и знай себе дальше полощет. Только слышит:будто звук тихий над водами. Поднял голову – Матушка-Богородица! Черная теньвисит над волнами, оных словно бы и не касаясь, и слова слышно, неявственно.Агапий разобрал лишь: “Проклинаю” и “Василиск”, но ему и того довольно было.Побросал недостиранное, понесся со всех ног в братские келий и давай кричать –Василиск, мол, воротился, собою гневен, всех проклятию предает.