Пытаюсь выйти на берег, но море сомкнуло воды вокруг моих ног, словно сжало тугие кулаки. Рывок. Ещё один. Стихия, недовольно бурля, не отпускала меня из своих владений.

На последнем рывке я не удержала равновесие и села в море. Платье намокло, волосы облепили плечи холодными нитями. Девочка все также совершенно неподвижно стояла ко мне спиной.

— Кто же ты такая, девочка-море? — прошептала я волне, что вот-вот должна была накрыть меня с головой.

Неожиданно малышка обернулась. Ее бездонные синие глаза сверкали холодным огнем, волосы развевались на ветру. Она вытянула вперед руку, и на песке медленно, словно кто-то выводил детским пальчиком, проступила надпись: «Я — твой внутренний демон». В ту же секунду волна настигла меня, но сквозь неё я видела девочку в голубом сарафане, по лицу которой бежали слезы».

Помолчали. Художник встал, протянул мне чистые листы бумаги, острый карандаш и зачем-то развернул меня лицом к спящим пассажирам.

— Вот они, твои истории.

Я непонимающе посмотрел на пассажиров. Писать о…них? О тех, кто не может справиться с простыми земными искушениями?

— Да, мой сын. О них самых. Они сами тебе всё расскажут. И, к слову… Ёж ведь ещё сидит в твоём рюкзаке, верно? Помни о нём. Между прочим, это я рассказал тебе историю про ёжика, а мне — Достоевский, — художник похлопал меня по плечу, сложил наброски, сел на своё место и мгновенно заснул.

А я остался стоять посреди вагона, наполненного чемоданами с прошлым. Господи, кажется, я согласен всю свою жизнь сидеть на полке и ждать, когда меня польют, чем принять всю скорбь этого мира…

#Диалог_9

Я стояла посреди поля. Сердце билось часто-часто, готовое вот-вот вырваться из груди.

— Кто вы? — спросила я.

— Девочка со скрипкой из твоего сна, — ответила она и рассмеялась.

— Это я знаю… Вы ведь были там, в вагоне? И рассказали мне историю?

— Да.

— …Зачем вы всё это мне рассказываете? — я так и стояла посреди вагона. Стёрлись люди, исчезли дома, и лишь фонарь одиноко продолжал гореть.

— Чтобы ты помнила о доброте, которая правит этим миром.

— Зла в мире больше.

— Безусловно, — ответил невидимый голос.

— Тогда какой смысл в доброте?

— А как же история с кактусом?

— Я сама порой сомневаюсь, была ли она, — я подошла к столику, где стояла ваза, и задумчиво посмотрела на ромашки.

— Представь, что все в мире перестали любить друг друга. Что бы тогда случилось?

На мгновение мне показалось, что на моё плечо легла рука. Я не стала поворачивать голову. Я думала.

— Однажды дети спросили, что было бы, если бы Христа не распяли…

— И что ты ответила?

— Сказала, что мир был бы другой. Без зла. Без тех самых теней…Я не представляю мир без любви.

— Тогда расскажи писателю историю. Пусть все знают. Пусть почувствуют.

— Она слишком нереальная, говорю же. К тому же…Слишком личная. Порой я и сама не верю, была ли она.

— А если увидела бы на бумаге, поверила бы?

— Не знаю…Наверное.

— Так расскажи!

Я неуверенно кивнула и пошла к выходу из вагона. А потом перешла на бег, сама не зная, почему…

— Я рассказала писателю историю про кактус. Но…он её не напишет.

— Возможно, это и правильно…Почему она кажется тебе такой нереальной? — спросила девушка.

— Потому что так не бывает. Этот мир…здесь есть лишь совпадения, случайности. Но не чудеса. Дети просто назвали цветок. Мальчик просто его подарил, — я пожала плечами. — И всё же вы пришли ко мне, и в том сне я видела ваши воспоминания. Правда, к своему стыду, я ничего не помню, только то красное здание и огромный клён в свете фонаря.

— Давай уйдём в тень, здесь слишком жарко, — девушка потянула меня за руку.

Мы шли среди травы. Жар поднимался от земли невидимыми облаками, зелень цеплялась за платье, скрывала ноги. С высоты птицы видели лишь наши шляпки, то и дело ныряющие в траву.

— Ты ведь хотела нарисовать историю про девочку, помнишь? — спросила девушка, отвлекая меня от мыслей.

— Помню.

— И что тебе помешало?

— Я испугалась, — честно ответила я, присаживаясь на поваленное дерево. — И рисуя я откровенно плохо.

Мы подошли к небольшому лесочку. Здесь листья шелестели от ветра, словно напевая какую-то мелодия.

— А ты? Ты пишешь музыку?

— Зачем её писать? Она вокруг нас. Она везде. Слышишь, как шепчут листья? Как там, вдалеке, река уносит наши воспоминания? Как птицы кричат, рассказывая о своих странствиях? Я просто слушаю. А потом играю.

— И тебе не страшно?

— Нет. Если не получится, я попробую снова.

— А можешь, пожалуйста, сыграть для меня?

Девушка кивнула. Она села, поудобнее перехватила скрипку. Её смычок плавно опустился на струны и…запел. На мгновение мне показалось, что я лечу. Лечу, а вокруг меня летит вселенная. И я такая маленькая-маленькая, а вселенная огромная, состоящая из невероятного количества частичек. И я — та самая частичка. Но я не одна. Вокруг меня есть сотни, тысячи таких частичек. И все мы летим по дороге жизни, летим, порой забывая, куда и зачем…

#Диалог_10

Напротив художника упал на сиденье писатель. Он был лохматый, усталый, и, если присмотреться, то можно было заметить, что глаз его временами подёргивается. Писатель бросил на стол пачку исписанных листов и огрызок карандаша, который некогда был полноценным инструментом для письма.

Художник хмыкнул и попытался спрятать улыбку. Не получилось.

— Я больше не могу, — писатель положил лохматую голову на руки и замолчал, словно провалился в неведомое пространство.

— Много ли историй ты нашёл? — спросил художник, глядя на черновики.

— Много. Но все они — про то, как важно вовремя простить, отпустить. Про то, что порой нужно ждать. Про то, как одна оплошность может изменить всю жизнь. Для меня они слишком простые. Я уже писал об этом. Множество раз писал.

— А ты заметил, что чемоданов, набитых прошлым, стало меньше? — спросил художник, очиняя ножом огрызок карандаша.

Писатель оглянулся. Действительно, многие рюкзаки, сумки и чемоданы превратились в небольшие сумочки, где помещался лишь бесценный опыт прожитых лет. Где же неподъёмный груз?

— Почему так произошло? — спросил писатель, глядя то на свои листы, то на пассажиров поезда.

— Потому что ты их выслушал. Ты стал их проводником в мир правды. Слово — бесценным дар, помнишь?

— Но их истории — такие…обычные. Я не хочу писать про них книгу.

— Но ведь лучшие художники прошлого и писали простые вещи. Потому мы и считаем их великими, что они сумели увидеть необычное в