— Ага. А Японию затопит.

— Да и фиг с ней. Зато Землю спасем.

Тут я пришел в себя:

— Стас, потепление нам не поможет, потому что мы должныбороться с подобрением!

— Да брось! — воскликнул он. —Подобрение — это ерунда, детский лепет! А вот когда ледяные глыбы с небавалятся — это да!

— Но они не валятся, Стас, очнись. Ты ведь это самтолько что придумал!

Он помолчал. Потом сказал:

— Но, согласись, здорово придумал? — Он задернулна окне шторку, отвернулся носом к стенке и пробормотал напоследок: —Намного лучше твоего дурацкого подобрения.

— С чего это оно мое? — удивился я. Но он молчал иделал вид, будто спит. Тогда и я отвернулся к стенке.

Я проснулся под скрип и скрежет тормозов, крепко обо что-тотреснувшись. Оказалось, о подставку столика: поезд дернулся, и я слетел сполки.

— Стоп-кран! — прошипел Стас. Он хоть и не упал,потому что лежал на другой стороне купе, зато сверху на него свалился свернутыйматрац с подушкой и одеялом. Это, конечно, не больно, но перепугался он неменьше.

Поезд встал как вкопанный, и послышалось испуганноекудахтанье проводницы. Мы обулись и выползли в коридор;

— Что случилось? — спросил я полную, похожую накурицу тетку — то ли подобревшую, то ли глуповатую от природы. —Далеко до Москвы?

— Да совсем не далеко! — воскликнула она,всплеснув руками. — Мы уже по перрону ехали!

— Шли, — поправил я машинально.

— Это они шли, а мы ехали! — непонятно сказалаона, отпирая дверь.

Это было самое-самое начало перрона, и до вокзала предстоялоеще топать и топать. Не став выяснять причину преждевременной остановки, мыспрыгнули на асфальт и Двинулись вперед. Но когда миновали локомотив, увиделитакое, что просто остолбенели. Прямо на шпалах, в метре от тепловоза, взявшисьза руки, стояли мальчишка и девчонка лет четырех.

Чуть дальше на шпалах копошилось еще с десяток ребятишек.Еще тут была молодая женщина приятной наружности, а перед ней стоял нашмашинист и орал:

— Даты что, твою мать, обалдела! Куда ты, <ПИК!>,смотришь?! Тебе люди детей своих доверили! Да я ж, е… <ПИК!> тебя вспину, чуть их всех не перемолол, как, <ПИК!>, котят для пирожков!!!

— А что я могла сделать? — воскликнула та. —Дети захотели посмотреть на паровозики, не могла же я им отказать! А когдапришли на вокзал, я рассказала им, какой красивый город Санкт-Петербург, и онитуда захотели.

— Пешком, что ли?! — не поверил своим ушаммашинист.

— А что я могла сделать? — повторила своюприсказку горе-воспитательница. — Все рейсы до Петербурга отменили! И некричите на меня! Ничего дурного, кстати, не случилось!

— Да что ж это с людьми-то делается?! — поразилсядетина, хлопнув себя по бокам, а потом гаркнул: — Веди детей домой, дура!

— Я пробовала, они не идут! — отозваласьженщина. — Не могу же я их заставлять!

— Да что ж это?! — потрясенно и искательно глянулмашинист на нас.

— Дети, слушайте меня! — крикнул Стас, и ребятишкиобратили свои улыбчивые взгляды на него. И вдруг Стас захныкал, почтизарыдал: — Мне так плохо, так плохо от того, что вы не идете домой! —запричитал он. — Если вы сейчас же не пойдете домой, я, наверное, будудолго плакать, а потом умру! А-а…

Ребятишки зашвыркали носами, быстро организовались,разбились на пары и потопали по шпалам к вокзалу. Замыкавшая процессиювоспитательница сердито глянула на Стаса и бросила:

— Как это низко — обманывать детей!

Минут пять я, Стас и машинист стояли молча, провожая ихвзглядами. Потом я спросил железнодорожника:

— Вы правда не знаете, что происходит?

— Понятия не имею, — яростно пожал плечамитот. — Вижу только, что все дурачками какими-то прикидываются!

— Они не прикидываются, — отозвался Стас.

— Слушайте внимательно, — сказал я. — Почтивсе люди заболели. Нам и вам просто повезло. Если вы хотите остатьсянормальным, заткните чем-нибудь уши, так, чтобы ничего не слышать, старайтесьне включать телевизор, приемник и вообще лучше сидите дома.

— Ты это серьезно? — уставился машинист наменя. — То-то я удивляюсь, что меня сменщики не сменили. Серьезно,выходит…

— Серьезно, — подтвердил я.

— А в чем зараза?

— В одной песенке.

— В какой?

— Раз вы нормальный, значит, вы ее не слышали.«Кис-кис, мяу» Леокадии.

— Не слышал, — признался машинист.

— А услышите, вам уже все по барабану будет, —сказал Стас.

— Спасибо, ребята! — воскликнул машинист, трясянам руку. — Я себе уши изолентой замотаю и пешком домой пойду! Я ж немосквич.

— Поставь себе крестик, — сказал Стас. —Одного человека ты от подобрения уже спас.

Я пожал плечами. Один спасенный в этой ситуации —достижение невеликое. По пустому перрону мы протопали до вокзальной площади, издесь это стало особенно очевидно. Народу тут была тьма-тьмущая, и сразу мыубедились, что подобрение в столице приняло характер катастрофы. Правда, самимосквичи об этом, похоже, не догадывались.

А жара в Москве стояла еще страшнее, чем у нас. Ведь даже напляже чем больше людей, тем противнее. И площадь, и шоссе перед ней были плотнозабиты неподвижными машинами. Затор не имел ни конца ни края, и я даже подумал,что, возможно, в одной гигантской пробке стоит сейчас весь столичный транспорт.

Несмотря на это, вместо злобных окриков и нетерпеливыхсигналов над всем этим зрелищем витал дух какой-то безмятежной ярмарки.Водители, выйдя из машин, любезничали, высокопарно уговаривая друг другапроехать первыми, и движение протекало еле-еле. Многие просто загорали прямо накрышах собственных автомобилей.

Между машинами неторопливо ходили какие-то женщины ссумками. Мы прислушались и поняли, что это продавщицы ближайших продуктовыхмагазинов бесплатно раздают страждущим напитки и еду.

— Слушай, Костя, а ведь скоро тут начнется полныйкрандец, — сказал мне Стас.

— В смысле?

— Закончатся запасы провианта, и начнется голод. Никтоже ничего не производит, все только потребляют.

— Да брось, — возразил я, — это же Москва.Тут и раньше так было. Помнишь, курс политэкономии? Базис и надстройка.Москва — это сплошная надстройка, тут люди делают только деньги, апродукты им со всей страны везут.