Россия оккупировала уже почти всю Эстляндию, Ливонию и даже Курляндию; в руках у шведов оставались только несколько крупных городов и крепостей [Бескровный 1958: 184–200].

Успешные русские кампании на Балтике в период с 1700 по 1706 год породили легенду о том, что Петр, потерпев унизительное поражение под Нарвой, коренным образом реформировал военное устройство Русского государства, перенеся свою армию из Средневековья в Новое время. Эту часто повторяемую мысль высказывал и сам Петр. Однако это является серьезным заблуждением. Во-первых, русские войска под Нарвой, разумеется, не были ни «средневековыми ордами», ни исключительно легкой мобильной конницей. Русское войско степного типа было реорганизовано еще в XVI веке; в XVII столетии в русском военном устройстве произошли огромные институциональные, тактические и технологические преобразования, и сам Петр в начале своего правления тоже ввел некоторые новшества. Петр реформировал русскую армию и во время Азовских походов, и в годы Великого посольства: готовясь к войне со Швецией, он объявил о наборе добровольческих полков, обещая новобранцам круглогодичное жалованье и содержание за счет казны; кроме того, он произвел серьезные изменения в составе русского офицерского корпуса – все это воспринималось современниками как военная «модернизация» [Автократов 1961: 165; Рабинович 1969: 221–223]. Во-вторых, в сражении под Нарвой Россия уже располагала четырьмя хорошо обученными и хорошо вооруженными полками, которые, по идее, ничем не должны были уступать своим европейским противникам. В двух бывших «потешных» – а тогда лейб-гвардии Преображенском и Семеновском полках – и еще двух старых отборных пехотных полках было около 4500 солдат. Некоторые из них принимали участие в Азовских и даже Крымских походах – то есть имели боевой опыт. Под Нарвой они были неудачно выстроены и их командиры принимали ошибочные решения, но сами эти части в распоряжении Петра имелись уже тогда. К несчастью для русских, шведы использовали очень необычную по многим европейским стандартам тактику: их атака была такой стремительной и рискованной, что удивила даже искушенных в военном деле западных наблюдателей – и увенчалась успехом237. Короче говоря, поражение под Нарвой действительно могло дать толчок военным реформам Петра, но ни сама эта битва, ни последовавшие за ней преобразования не были такими судьбоносными, как принято полагать.

Однако после 1700 года темп военных реформ, безусловно, ускорился. Многие из самых эффективных нововведений Петра были самым тесным образом связаны с преобразованиями, произошедшими в XVII веке, – некоторые из них стали их продолжением, а другие разрушили то, что было создано его предшественниками. Начиная с 1704 года, русская армия после робкой попытки сделать шаг в другом направлении вновь вернулась к размерам и пропорциям между кавалерией и пехотой предыдущего столетия. На практике это означало, что на действительной военной службе состояли около 100 тысяч человек, почти половина из которых служила в кавалерии; кроме того, быстрыми темпами шло строительство русского флота. Численность и структура русской армии сыграли ключевую роль в Северной войне, хотя, возможно, это не так очевидно с первого взгляда.

Как и в чуть более раннюю эпоху, в начале XVII столетия основную ударную силу западноевропейских армий составляла пехота. Как правило, эти армии на 75 % состояли из пеших солдат, а в некоторых случаях эта пропорция могла быть и еще выше [Wilson 1999: 85]. Стратегия и тактика ведения военных действий в основном зависели от маневров этих хорошо обученных и профессиональных пехотинцев. Высокая стоимость обучения и содержания таких войск существенно ограничивала их численность. Кавалерийские силы при таком раскладе были сравнительно невелики и выполняли на поле боя вспомогательные функции. Поскольку кавалерийские части обходились казне еще дороже, чем пехота, европейским правительствам не было никакого смысла изменять приведенное выше процентное соотношение пехоты и конницы в пользу последней. На самом деле, многие историки считают, что в раннем Новом времени именно такая организация армии свидетельствовала о мощи европейского государства – о том, что оно управляется сильной рукой, располагает развитым бюрократическим аппаратом и успешно претворило в жизнь военную реформу238.

Готовясь к войне со Швецией, Петр, судя по всему, поначалу собирался строить русскую армию по тому же образцу. В 1699 году были сформированы новые 27 пехотных и только два драгунских полка. Почти все эти части (вместе с артиллерийским полком) вошли в состав трех «генеральств» (дивизий), отправленных Петром под Нарву. Как уже было сказано выше, добровольцам из этих полков были обещаны постоянное жалованье и содержание, в то время как конные части были набраны старым сезонным способом. В русской армии были и другие войска старого типа (половина из них – дворяне сотенной службы, а также конные казаки и калмыки). Поэтому в процентном соотношении превосходство пехоты над кавалерией было не таким большим, как казалось во время рекрутского набора239. Тем не менее совершенно очевидно, что молодой царь явно намеревался увеличить численность русской пехоты и повысить ее боеспособность.

Однако через четыре-пять лет он отказался от этого замысла и поставил перед собой новую цель. Хотя в 1704–1705 годах России удалось добиться больших успехов на Балтике, будущее русской армии все еще было неясным. Нанятый на русскую службу фельдмаршал-лейтенант Священной Римской империи Г. Б. Огильви представил Петру план преобразования русской армии по европейскому образцу. В этом проекте было три ключевых пункта. Во-первых, Огильви предложил унифицировать структуру русской армии: все полки должны были иметь одинаковую организацию и численность (пехотные свою, а драгунские свою). Это предложение было принято. Во-вторых и в-третьих, Огильви считал, что надо уменьшить численность русской армии по сравнению с XVII веком и изменить процентное соотношение между пехотой и кавалерией в пользу первой. В результате у России появилась бы профессиональная армия – не такая большая, как раньше, но намного лучше обученная. Несмотря на то что Петр был сторонником европеизации, эти два предложения из плана Огильви он отклонил240. Русская армия, участвовавшая в кампаниях 1705–1706 годов, состояла из 33 драгунских полков, 47 пехотных, двух лейб-гвардейских и одного артиллерийского – это было огромное войско, в котором конница по-прежнему играла очень важную роль. Такое соотношение между пехотой и кавалерией мало отличалось от того, что было в предыдущем столетии; такая структура армии оставалась неизменной в течение всего периода правления Петра I и еще некоторое время после него.

Нетрудно понять, почему Петр отказался от своего первоначального замысла. В войне с Швецией обойтись без многочисленной кавалерии было невозможно. Иначе говоря, на восточноевропейском театре военных действий армия с большим количеством конницы имела преимущество над войском, почти полностью состоящим из пехотных частей. Ключевыми характеристиками кавалерии были маневренность и мобильность: на огромных и малонаселенных территориях Восточной Европы заниматься разведкой и фуражировкой могли только конники. Именно в таких условиях и приходилось действовать русской армии в балтийских провинциях в 1700–1704 годах [Карцов 1851: 43–55]. В те годы сражения, проходившие по разработанным полководцами планам, были редки – в основном случались стычки и недолгие осады. Конные части защищали окопавшихся в траншеях пехотинцев, не давали гарнизонам крепостей производить вылазки, опустошали побережье Балтийского моря быстрыми набегами и, что особенно важно, добывали провиант и фураж в этих сравнительно малонаселенных и пустынных землях. В 1703 году драгунский лейтенант, которому во время осады очередной шведской крепости приходилось добывать информацию у местных жителей, оборонять солдат в окопах, отбивать вылазки гарнизона, а затем, во время сражения, прикрывать выполняющую тактический маневр пехоту, не был чем-то необычным241.

Ценность кавалерии в таких условиях была настолько велика, что во второй половине XVII столетия все ведущие военные державы Восточной Европы – Османская империя, Речь Посполитая, Швеция и, разумеется, Русское государство – имели