Какими бы ни были точные цифры, новые повинности были очень тяжелыми, и русский народ принял их плохо. Крестьяне и городские жители всеми силами старались избежать рекрутского набора, иногда сбегая за пределы Русского государства; будучи призванными, многие «исчезали» по пути в свои полки или на фронт. Помещики тоже не горели желанием расстаться со своими крепостными; они прятали их от призыва и очень часто сообщали ложные сведения о том, сколько именно рекрутов ими было отправлено на военную службу. Однако чем больше людей дезертировало из действующей армии, тем сильнее правительство нуждалось в новых солдатах. Данные о количестве дезертировавших сильно разнятся: от 3–4 % от общего числа новых рекрутов до 20 % и выше [Keep 1985: 114; Fuller 1992: 46–48]250. В результате при Петре не только увеличились сроки несения военной службы и некоторые сословия, например, приказные люди, теперь тоже должны были поставлять рекрутов в действующую армию, но и был усилен надзор за исполнением рекрутами своих обязанностей: их клеймили, заковывали в колодки, возлагали на них круговую поруку, а пойманных дезертиров казнили [Бескровный 1958: 29–31]251.

Принятое Петром решение о создании крупного кавалерийского корпуса тоже имело некоторые неожиданные последствия. Как и в XVII столетии, в петровское время помещики по-прежнему прибывали на регулярные сборы для прохождения военной службы в коннице. В прошлом эти дворяне и дети боярские получали из казны некоторое денежное жалованье, однако частично обязаны были содержать себя сами и сами же покупали себе оружие и амуницию; эти люди состояли на сезонной службе, участвуя в отдельных кампаниях, и в первые годы Северной войны в этом плане ничего не изменилось [Hellie 1974: 246]. Однако никакие временные послабления, сделанные правительством высшим сословиям, не могли изменить того факта, что в Русском государстве попросту было слишком мало помещиков, чтобы набрать из них 33 кавалерийских полка (более 33 тысяч человек). Уже в начале правления Петра, во время кампаний на Балтике, русское командование начало доукомплектовывать конные полки служилыми людьми из низших сословий (казаками и бывшими солдатами, а затем и крестьянскими рекрутами)252. Все это бывало и раньше. В конце XVII века в рейтары тоже принимали людей, не принадлежавших к высшим сословиям. Однако после окончания войны или отдельной кампании, по крайней мере, предпринимались попытки вернуть этих людей на прежнее место службы, более соответствующее их социальному статусу. Пока дела обстояли таким образом, люди, постоянно состоявшие на службе в кавалерийских полках, могли претендовать на получение от государства земли (поместья)253. От всей этой сословной мишуры в XVIII веке не осталось и следа. Судя по всему, никто больше не пытался комплектовать кавалерийские полки из одних только дворян, и никакой социальной фильтрации после завершения кампании тоже больше не происходило. Долгие годы совместной службы и участия в боевых действиях оказались для формирования полкового единства куда более важными факторами, чем принадлежность к одному сословию254.

У привлечения к постоянной службе в конных частях казаков, имеющих боевой опыт пехотинцев, горожан и крестьян было два очень важных последствия. Во-первых, навсегда было покончено с сословной элитарностью кавалерийской службы. Русские дворяне, если им приходилось служить, по-прежнему предпочитали идти в кавалерию. Однако царское правительство больше не рассчитывало на то, что высшие сословия удовлетворят потребности Русского государства в конниках, и не препятствовало представителям других сословий поступать на кавалерийскую службу. Россия определенно сделала шаг к созданию национальной армии и флота [Водарский 1969: 233]. Во-вторых, петровские кавалеристы, дворяне и все прочие, больше не получали поместий в награду за свою службу: как и пехотинцам, им выплачивали жалованье деньгами. Размер этого жалованья не всегда был таким, как было обещано, и многие дворяне получали меньшее содержание на том основании, что владели полученными от государства землями. Тем не менее поместная система (право на владение землей в обмен на сезонную службу в коннице), которая и в военном, и в экономическом плане вот уже свыше 100 лет находилась в упадке, была окончательно разрушена; в результате этой вынужденной меры русская конница стала более надежной и профессиональной.

Необычными были не только сословные, но и чисто военные характеристики петровской кавалерии. При Петре кавалерийские полки были почти исключительно драгунскими: конные войска других разновидностей сохранились только в полках старого типа. Ни одна другая страна того времени не делала такую ставку на драгун. Однако у драгунских отрядов были свои преимущества. Их можно было использовать для выполнения самых разных задач, поскольку они были обучены действовать как в конном, так и в пешем строю. Содержание драгунских полков обходилось казне сравнительно недорого, так как их организация (численность, структура и вооружение) мало отличалась от других частей. Будучи легкой кавалерией, драгуны не нуждались в крупных лошадях, которых в России было бы трудно достать: в Русском государстве в основном разводили степные породы лошадей. Впоследствии Петр недолгое время использовал в русской армии регулярные части легкой кавалерии, однако они не оправдали возложенных на них ожиданий и вскоре были распущены; в любом случае этих так называемых «сербских полков» никогда не было много255.

Как уже говорилось выше, русские драгуны были особенно полезны не на поле боя, а при выполнении других задач – в набегах, разведке и фуражировке. Все эти уже имеющиеся навыки очень пригодились русскому командованию на первом этапе Северной войны, которое, впрочем, использовало в этих целях не только драгун, но и иррегулярных казаков и калмыков256. В серьезных сражениях русская кавалерия поначалу проявляла себя не с лучшей стороны [Бескровный 1959: 59, 61; Клокман 1968: 73–114]. Во многом это было связано с тем, что в Северной войне ей противостоял исключительно грозный соперник. В начале XVIII века шведская кавалерия применяла очень агрессивную тактику ведения боя. Шведский кавалерийский эскадрон строился в трехлинейный боевой порядок в форме клина, где всадники стояли вплотную друг к другу «колено за коленом» и по команде «gå-på» («вперед!») с палашами наголо на полном скаку атаковали врага; эта тактика257, как правило, разрывала строй вражеской пехоты, а полевая артиллерия была против него практически бесполезна. Противостоять этому удару могли только очень хорошо обученные войска; для того чтобы воспроизвести его, нужны были месяцы упорных тренировок. Поэтому в начале Северной войны драгуны приносили, скорее, стратегическую пользу русской армии благодаря своей быстроте и мобильности; как тактические единицы на поле боя они были не так хороши. Петр и русское командование извлекали выгоду из уже имеющихся достоинств русской кавалерии; улучшение их боевых навыков и тактических характеристик произошло уже позже, в конце царствования Петра.

Другие важные преобразования в русской армии после сражения под Нарвой произошли в офицерском корпусе. Здесь Петр опирался на выросший к концу XVII века профессионализм командного состава русской армии и на то обстоятельство, что представления русской элиты о престижности военной службы тоже уже изменились. Имея в своем распоряжении этот прочный фундамент, заложенный его предшественниками, Петр провел реформу офицерского корпуса, который к 1720-м годам стал совершенно иным. В конце XVII столетия значительное число офицеров в полках «нового строя» были профессиональными военными: это были состоящие на жалованье у казны «карьеристы», хорошо знавшие свое дело. Их присутствие в русской армии отчасти было результатом политики царя Алексея Михайловича, набиравшего на службу «наемных иноземцев»; эти люди обладали