вышел в самом центре. Ноги сами несли меня на Моховую. Я, толком не понимая, что делаю, вошёл в вестибюль «Националя» и спросил номер. — Прасковье почудился русский роман XIX века: герой старинного романа мог войти и «спросить номер». Богдан меж тем продолжал:

— Номер нашёлся. Я положил чемодан в комнату и тут же спустился вниз. Я сказал себе, что выпью кофе и пойду бродить под снегом по Москве, которой не видел пятнадцать лет. От всех перелётов, от смены часовых поясов и от ощущения нежданной свободы у меня что-то перепуталось в голове, мне вдруг показалось, что вот я пойду к той калитке и встречу тебя — ту, студентку в голубом пальтишке. Я вроде и понимал, что ты теперь другая, взрослая, важная, знаменитая политическая дама, что забыла меня, но… я ничего не мог с собой поделать: мне казалось, что та прежняя ты где-то здесь. Наверное, это и есть те самые тени минувшего. Может быть, это призрак прошлого, возникший из метели. Ведь мы с тобой встретились тоже в метель. Вдруг я почувствовал, что ты — тут. Я обернулся и увидел — тебя. И как-то не особенно удивился. Как и тогда — в первый раз. Вот такое было у меня любовное приключение.

— Богдан, это не приключение — это другой жанр. Но неужели тебе никто никогда не нравился?

— Не-а, — покрутил он головой. — Мне вообще не нравятся женщины. Как-то они мне не интересны. Вот я смотрел на эту — так называемого Галчонка. Она и миловидна, и любезна, и рассудительна, и в домоводстве хороша, и не так глупа, как мне сначала показалось, но я смотрел на неё и невольно соболезновал Ивану. И Димке тоже. Постоянно всё это слушать…

— Богдан, ты ничего не понял. Она там духовный лидер. Иван пляшет под её дудку. Поверь, он не мог бы жениться на совершенной блондинке. Кстати, она не лишена некоторого героизма. Когда была эпидемия, она, будучи уже на пенсии, добровольно работала в красной зоне, получила награду за это. А потом вернулась и опять принялась гонять внука с английским ровно так же, как прежде гоняла медсестёр.

— Она, безусловно, молодец, но я бы её не выдержал.

— Ну, Богдан, Галчонок — старуха. Ты должен смотреть на машкиных ровесниц.

— Раз должен — непременно буду смотреть, — серьёзно обещал Богдан. — Но надо подождать, когда я сделаюсь слюнявым старцем и начну что-нибудь преподавать на филфаке. Вот тогда начнётся моё время! — произнёс он, стараясь изобразить голосом предвкушение. — Мне говорил один грек, что ветхим старикам нравятся подряд все женщины; чем старше старикашка — тем сильнее нравятся. А там ходят целые косяки молодых прелестных девушек.

— И они тебе совсем-совсем не нравятся?

— Ну как сказать? Нравятся, конечно, как нравятся кошечки или птички какие-нибудь. Помнишь, как давным-давно мы ходили с Натальей Владимировной на кошачьи выставки? Кажется, это было в Сокольниках.

А вообще пространство моей души, которое отведено под всё это: любовь, женщина, отношения с нею — целиком заполнено тобой. И всегда так было — с юности, с тех пор, как я встретил ангела.

— Знаешь, — проговорил он после некоторой паузы, — иногда говорят, а может, сейчас уж и не говорят: «Ты всё для меня», ну или там «Ты вся моя жизнь». Я тебе признаюсь: ты — не всё и не вся. Вернее, иногда я чувствую так, но лишь иногда. И я не уважаю себя в эти моменты. Это плохие моменты. А в хорошие моменты в моей жизни есть другие очень важные вещи. Но любовь, женщина — это ты и только ты.

Снегопад усиливался, переходя в метель, дворники едва успевали разгребать снег на ветровом стекле. Богдан ткнул кнопку магнитофона. Полилась торжественно-тревожная музыка, дивно созвучная метели.

— Что это? — спросила Прасковья.

— О невежественнейшая из министров пропаганды! — рассмеялся Богдан. — Твой коллега доктор Геббельс тотчас узнал бы Вагнера.

Под музыку Вагнера поняла, что нельзя больше прятаться, а надо перестать бояться, а переговорить с Гасаном.

45

Решалась два дня, пока не стала сама себе противна за то, что тратит умственные силы на бытовую труху. Наконец позвонила Гасану и попросила о встрече.

— В любой день, Красавица, — ответил Гасан безмятежно. Вечерами я всегда дома.

— А Маша? — спросила, ощутив тоскливую неловкость.

— Машка у бабушки с дедушкой. Бабушка приболела что-то, вот и поехала проведать, — проговорил Гасан с той же безмятежностью.

— А что с бабушкой? — встревожилась Прасковья.

— Да ничего серьёзного, — успокоил Гасан. — Простуда, видно. Может, вирус какой. Осипла, потеряла голос, преподавать не может. Но это уже проходит.

В среду с утра предупредила Богдана, что придёт поздно. Он, кажется, хотел что-то спросить, но не спросил.

После работы водитель подвёз Прасковью к подъезду её бывшего дома. Вошла в подъезд, показавшийся ей с отвычки очень помпезным: теперешний её подъезд неизмеримо скромнее. Это обрадовало: не хватало ей ещё раз улучшить своё благосостояние благодаря замужеству. У неё был ключ, но она позвонила: это больше не её дом, а в чужую квартиру полагается звонить. Гасан тотчас открыл. Он ничуть не изменился, разве что завёл широкую художническую бархатную блузу, разумеется, чёрную, как почти вся его одежда.

— Здравствуй, Красавица, — приветствовал он её, как всегда, дружелюбно. — Отлично выглядишь. Сейчас борща похлебаем — твой любимый.

— Да я, собственно, поговорить пришла, — ей было очень неловко.

— А чего на голодный желудок говорить? — возразил Гасан. — Поедим и поговорим.

Пошла помыть руки. На полочке увидела свой шампунь, на подзеркальнике свою щётку. Почему он не убрал всё это, не выбросил, наконец?

Борщ оказался очень кстати: она ощущала холод, почти озноб. Наконец поели, и она решительно произнесла:

— Гасан, нам надо поговорить. — Тут же ужаснулась: «Господи, какая пошлая фраза. Просто из сериала. Стыд-то какой!»

— Ну что ж, поговори, — с лёгкой иронией отреагировал Гасан. Они сели в гостиной. Она в кресло, он на диван. Почему-то подумалось нелепое: Гасан ни за что не мог бы сесть на ковёр и положить голову ей на колени. Такое невозможно, исключено в принципе.

— Даже не знаю, с чего начать, — призналась Прасковья, рассматривая вишнёвый узор персидского ковра, на который ни за что не сел бы Гасан. Ковёр персидский, а купил его Гасан в своих любимых Эмиратах.

— Я тебе помогу, Красавица, — широко и белозубо улыбнулся Гасан. — Ты хочешь развестись со мной — так ведь? — он смотрел на неё безмятежно-иронически.

«Может, он рад этому? — подумала Прасковья. — Может, я его освобождаю от себя?».

— Да, ты прав, Гасан, — кивнула она. —