– Может быть. Но у вас надежная защита на кабинетах для секретных совещаний, я и старую-то три недели взломать не мог, а он…

– Лавентин!

На нас уставились солдаты и офицеры, даже спасательная химера. Схватив меня за покрывало, министр полушепотом процедил:

– Зачем ты взламывал кабинет для секретных совещаний?

Язык мой – враг мой. Когда я это запомню?

– Из любопытства, – честно признался я.

Кажется, у министра начинается нервный тик. Попробовал успокоить:

– Мне было одиннадцать, дворцовые приемы казались страшно скучными, вот я и… Ты не думай, император об этом узнал и велел усилить защиту, я в нее кое-что добавил, так что не переживай: Хлайкери под столом ты не найдешь.

– Спасибо, утешил, – без малейшего намека на благодарность отозвался министр.

В глубине завалов что-то противно заскрипело, спасательная химера застыла. Военные растерянно смотрели под ноги и на деревянную раму. Но звук не повторился, и извлечение камер из-под завала продолжалось.

Склад бакалейной лавки, расположенной через дом от взорванного особняка, оцепили военные. Туда доставили новые стазис-камеры и те четыре, что успели извлечь из-под обломков.

Силовые линии у всех, кроме камеры жены, горели красным. Злоумышленники не уничтожили этих людей, но как свидетелей дискредитировали. Даже если кто-то вспомнит похитителей, суд показания о произошедшем перед усыплением не примет.

Обработавшие меня хирург и медсестры считывали показатели камер, заполненных темнотой благодаря повторно наложенному заклинанию министра. А он силен: мало кто может два раза подряд активировать одно и то же особое заклятие рода.

Сам он бродил между складом и завалом, отчаянно пытаясь все держать если не под контролем, то хотя бы под присмотром. Интересно, а он через свою магию знает, кто находится внутри камер, или для него это такая же загадка, как для остальных?

– Начнем с этой. – Хирург указал на стазис-камеру жены.

Морщась от боли в ноге, я встал с табуретки и положил ладонь на хрустальное изголовье.

Медсестра взяла с подноса круглый камень экстренного дестазис-ключа и приложила к уплотнению на боку камеры. Хрусталь озарился голубоватым светом силовых линий, крышка щелкнула, но линии продолжали гореть, не выпуская жену из сетей стазиса.

Ближайшим к нам солдатам хирург приказал:

– Вы и вы: снимайте.

Они медленно приподняли крышку. Исходившие из нее голубоватые нити стазис-заклятия утопали в окутавшей жену тьме. Хирург осмотрел нити, внутреннюю сторону бортов нижней части камеры и недовольно цокнул:

– Придется перекладывать.

Одним движением астрального лезвия он рассек нити заклятия, и они остались торчать над темным коконом с женой, словно стеклянные травинки. Пока солдаты отставляли крышку, хирург подвез каталку с новой камерой.

– Я сам, – сказал я.

Хирург сжал мое плечо:

– Постельный режим и покой.

Надавил лишь чуть-чуть, а боль хлестнула огненной плетью, и я весь сжался.

Солдаты подхватили жену за ноги и под руки, вмиг переложили на хрустальное ложе.

Обрезанные нити заклятия затрепыхались, пытаясь дотянуться до крышки. Пока солдаты осторожно ее закрывали, мы с хирургом следили, как нити соединяются с силовым узором. Соединились все.

– Отлично, – констатировал хирург. – Самое легкое позади.

Он мрачно посмотрел на сиявшие алым камеры.

– Продолжите, пожалуйста, с нее. – Я указал на ту, в которой лежала мама.

Дождавшись кивка хирурга, посмотрел на камеру с женой. Тьма министра сползала с рыжих прядей и лица.

Настойчиво пищали комары.

А нет, это в ушах звенело… Мышцы превратились в желе.

– Все неприятные ощущения скоро пройдут, – нежно пообещал Лавентин.

С десятой попытки веки разомкнулись. Выглядел он неважно: на скуле цвел лиловый синяк, на лбу белела повязка. Вместо одежды – тряпка серая.

Огляделась – какой-то склад.

Лежала я в ящике, полупрозрачные стенки которого мешали толком осмотреться.

Точнее, в гробу.

Хрустальном.

Может, и не хрустальном, но очень похожем на такой. Ну просто Спящая красавица. Или Белоснежка без гномов.

А надо мной – лохматый принц с розовой шестилапой хренью вместо коня.

– Ты меня поцелуем разбудил? – сипло поинтересовалась я.

– А надо было? – И взгляд такой виноватый.

Улыбнулась:

– В нашем мире девушек, спящих в хрустальных гробах, будят исключительно поцелуями.

– О… Прости, не знал. – Лавентин наклонился.

Я хотела возразить, но его губы прижались к щеке.

Чмок.

– Ведите себя пристойно, – проворчал Раввер.

Лавентин выпрямился:

– Она моя жена, я имею право целовать ее в щеку на людях.

– При встрече и прощании, – сурово уточнил Раввер и положил ладонь на борт моего гроба.

Лавентин деловито заявил:

– Мы, можно сказать, только что встретились. И это традиция Сашиного мира – будить в стазис-камере поцелуем.

– Разбудил – свободен. Мне надо ее допросить.

– Только повежливее, Саша моя жена.

– Об этом невероятно трудно забыть, – нависая надо мной, еще мрачнее произнес Раввер.

Сбежать бы подальше, но мышцы не повиновались. Совсем! Надвигалась паника, сердцебиение учащалось. Что со мной? Наконец шевельнув пальцами, я облегченно выдохнула: не парализована.

Раввер сверлил меня угрюмейшим взглядом. Директор и завуч в одном флаконе, только перед теми я стояла, а перед ним лежала, отчего ощущение беззащитности просто зашкаливало. Закопаться бы поглубже, вон я даже в гробу уже, дело осталось за малым…

– Что произошло? Расскажи подробно.

Только после его приказа поняла, что с памятью неладно. Морщась от рожденной мысленным напряжением боли в висках, я пыталась сложить из обрывков воспоминаний цельный узор.

Раввер терпеливо ждал. Присевший возле соседнего гроба Лавентин ободряюще мне улыбался. Постепенно я расслабилась и воспоминания прояснились. Начала рассказывать:

– Лавентин придумал заклятие, чтобы отыскать маму. Его к ней тянуло. – Перед глазами встали расцветавшие на его коже звездочки. – Даже сосуды лопались.

– Кровь тянуло, – вставил Лавентин.

– Мы обратились к полицейским, к нам присоединились двое. Один отправился за подкреплением, а второй поехал с нами.