Внутренние часы подсказывали, что с момента осознания угрозы прошло две с половиной минуты, но ускоренный темп движения вымотал, легкие и глаза жгло. Зажмурившись, я приготовился к взрыву. В эпицентре химического взрыва такой мощности я никогда не был, даже интересно, каково это.

Дышать точно тяжело. Яд испарений мутил разум.

Сквозь слои хрусталя я видел, как на мгновение пригибается занимавшееся пламя, и комнату обволакивает голубым облаком, в нем огненными цветами вспыхивают тела и мебель. Цветы разрастаются, нас будто охватывает оранжевой водой. Пол проминается, разлетается волной покореженного паркета. Давление на хрусталь усиливается, разрывая магические связи. В щели между его пластинами рвется нестерпимый жар, я пускаю всю доступную магию на охлаждение кожных покровов.

Разум говорит, что этого хватит, но сердце заходится от ужаса и восторга. Жаль, не могу безопасно увидеть взрыв во всей красе.

Ударная волна вспарывает стены, и они начинают заваливаться…

По очагам боли в придавленном теле очень некстати вспоминались анатомические атласы. Голова превратилась в колокол, его протяжный звон беспрестанно бился в висках. Жаль, ведь у меня такая умная голова.

На спину, голову и ноги что-то остро давило, в руки втыкались осколки. Нет, лучше забыть анатомический атлас.

Веки черные, значит, я в темноте. Открывать глаза не решался. Лежал, пытаясь импульсами магии прощупать окружающее пространство.

Голова болела. Как же она болела, бренчала, раскалывалась!

Местами магический контур был нарушен трещинами, погас в оплавившихся фрагментах хрусталя и теперь мягко разбудить моих женщин больше не мог, но они в относительной безопасности.

Сколько я так лежал?

Насколько критичны повреждения дома?

Наши враги ушли или еще рядом?

Почему они пытались убить жену? Она ведь такая милая девушка… И глава рода, как жена Какики и Сарсанна.

Почему целью становятся женщины?

Меня почему убить не пытались?

Что за приборы использовали для нападения?

Когда нас уже вытащат?

Кто?

И что с химерой?

Мыслью пытался дотянуться до нее.

Сверху раздался скрип, шелест, посыпались крошки мусора. Давление на спину резко усилилось.

И было прикосновение магии – мягкое, ищущее, почти нежное.

Наверху заскрипело и заскрежетало сильнее. Вдруг дышать стало легче, веки озарил свет.

Интересно, меня убьют или спасут?..

Завал надо мной разбирали часа три. Финал получился безрадостным. Стоило приподняться между обломков, и в отверстие каменного колодца я увидел мрачное бледное лицо министра.

– Не виноват, да? – процедил министр.

Вот все прекрасно понимает, а признавать не хочет. Вниз бросили живые веревки, они мягко опутали меня и потянули вверх. Боль захлестнула нервы, я стиснул зубы и попробовал проиграть в голове ослепительно-прекрасный взрыв, но воспоминания разрывались физическими ощущениями.

Будто переламывая каждую косточку, меня вытащили и на носилках снесли по завалу в палатку, разбитую посередине дороги. Прежде чем прорезиненный полог меня поглотил, я успел заметить блеск перьев на костюме Хлайкери, разбитые окна соседних домов, сочившуюся с моих рук кровь.

Меня переложили на раскладную койку. Усевшись на походный стул, министр наблюдал, как две медсестры промывают раны на моих руках и спине раствором, от которого по телу разливается блаженное онемение, а хирург вспарывает одежду и прикладывает к пылавшей от боли коже диагностические амулеты.

В легких острыми иголками притаилась боль. Слишком ее много. Не как после взрывов в домашней лаборатории, где стены и пол вздымались, окутывая меня непроницаемым куполом. И непрозрачным заодно, так что здесь мне повезло увидеть взрыв.

Но какой, оказывается, реальный мир страшный!

Мне всегда казалось, что все проще.

Что так больно не бывает.

Сверля меня мрачным взглядом, министр крутил в пальцах шестеренку с вкраплениями синих камушков.

– Небольшой химический ожог легких, – сухо констатировал хирург. – Сотрясение мозга средней тяжести. Трещины в правых ребрах и ключице. Перелом правой плечевой кости почти ликвидирован родовой магией, указательного и среднего пальца – тоже. Ушиб правой почки. Трещина в правой большой берцовой кости подвергается массированному магическому воздействию восстанавливающего оберега главы рода. Наблюдается некоторая отечность кожных покровов после принятия защитной формы. Рекомендую постельный режим, обезболивающее, покой. Вред от хирургического вмешательства в естественные механизмы родовой магии превысит пользу. Рекомендую только медикаментозную поддержку.

– Обработайте раны и можете идти. – Министр прожигал меня взглядом.

На меня, как обычно, не действовало.

– Там мама и жена, – сказал на случай, если спасатели ему не сообщили. – И еще какие-то люди.

Одежду с меня срезали кусочками, покрывали раны мазями и повязками. Снаружи доносился тихий рокот голосов, поскрипывание камней, рубленые приказы, вскрики недовольных ящеров. Надеюсь, стазис-камеры достаточно крепки, чтобы выдержать спасательную операцию. А если бы их что-то повредило, нам бы сообщили… Наверное.

Министр продолжал смотреть на меня. Я снова перебирал в памяти, что такого натворил, но отвлекал блеск шестеренки в его пальцах и непривычное беспокойство.

Где-то далеко фоном я ощутил кратковременный, смутный зов химеры. Она свернулась в шар, обросла броней и подавала теперь сигналы бедствия, призывая меня.

Министр все смотрел. Можно ли его гневный взгляд трактовать как своеобразный сигнал бедствия?

– Выйдите, – жутко приказал министр. Я дернулся встать. Он рявкнул: – Лавентин, лежать!

Сбежать захотелось сильнее, но я растянулся на койке, люто завидуя ушедшим медсестрам и хирургу. Химере завидовал. Жене. Вообще всем, кто в эту минуту имел счастье находиться подальше от министра.

Заговорил он негромко, но его рокочущий голос заглушил прочие звуки:

– Что. Ты. Здесь. Делаешь?

– Лежу.

Швырнув шестеренку на столик с лекарствами, министр вскочил:

– Не паясничай!

– Но я же в самом деле лежу, – не без обиды заметил я. – И не надо на меня смотреть таким зверским взглядом.

Взгляд стал еще более зверским, а голос рокочущим:

– Я велел тебе заниматься делом. Сам знаешь каким. – Министр постучал по предплечью, где под рукавами фрака и рубашки скрывался брачный браслет.

– Я должен был найти маму, – напомнил я. – Ни о чем другом думать не мог.