– Я просто подумал, что это странно, – говорит Дэн, когда мы встаем, чтобы расплатиться.

– Не то слово, – говорю я.

– Увидимся, – говорит он, когда мы направляемся к выходу.

– Добро пожаловать домой, Дэн. И спасибо. Наверное.

Он на пару секунд заключает меня в объятия.

– Ты мне всегда нравилась, Ли, – говорит Дэн. – Может, еще увидимся.

– Мы живем в маленьком городе, – удивленно говорю я, делая шаг назад. – Наверняка увидимся.

* * *

Всю первую половину дня я пытаюсь разобраться со своим нехитрым списком дел. Растения у меня в саду преждевременно зацвели из-за жары, так что я решаю высадить на их месте маргаритки и васильки, лучше приспосабливающиеся к летней погоде. Моя мама всегда любила сочетать белые и синие цветы, и я переняла у нее эту привычку. Я покупаю в цветочном магазине два ящика с рассадами и возвращаюсь домой. В саду я начинаю выкапывать старые растения и сажать новые. Машу рукой новым соседям напротив – их дети резвятся под брызгами из оросителя. Я так занята своими мыслями, что даже не улыбаюсь в знак приветствия. Детский смех мне досаждает.

Я все время думаю о том, что сказал мне Дэн в ресторане. Никак не возьму в толк, с какой стати Адаму отдавать Обри в приемную семью? Он казался мне таким заботливым отцом. Так яростно защищал Обри от Флиннов.

Когда я захожу в дом, письмо от Коннора Мосса притягивает меня, словно магнит. Я открыла его и отложила в сторону: собиралась принести на работу, чтобы приобщить к расследованию, которое теперь закрыто. Налив себе стакан воды, я сажусь за стол. Миллисент тут же запрыгивает мне на колени, выпрашивая поглаживания. Письмо было отправлено через несколько недель после того, как Коннора отправили за решетку, вынеся приговор. Весь процесс занял гораздо меньше времени, чем обычно, словно системе не терпелось проглотить его. Письмо написано подрагивающей рукой. Я гадаю, что это значит. Коннор нервничал? Боялся? Терзался отчаянием? Наверное, и то, и другое, и третье.

Я почесываю Миллисент под подбородком и кладу письмо обратно в конверт. Она мурлычет, как бензопила.

– Прости, Милли, – говорю я, осторожно опуская ее на пол, – но тебе придется какое-то время обойтись без меня. Я отправляюсь в тюрьму.

Многие думают, что хорошо знакомы с неволей.

Школа была для меня тюрьмой.

Начальник приковал меня к рабочему месту.

Этот брак стал для меня ловушкой.

Я как будто пленник.

На самом деле ничто не похоже на тюрьму. Ничто не похоже на тот звук, который издает тяжелая дверь, когда охранник нажимает на кнопку. Хоть это учреждение и обеспечивает значительную часть рабочих мест Шелтона, на меня тяжело давит мысль о месте, из которого невозможно сбежать.

Коннор Мосс сидит в комнате, которую адвокаты и представители закона используют для встреч с заключенными. Он похудел фунтов на десять. Может, на пятнадцать. Он осунулся, но, когда охранник пускает меня внутрь и я подхожу к столу, за которым он сидит, что-то загорается у него в глазах. Он истощен, но чувствует облегчение.

– Я не думал, что кто-то ко мне придет, – говорит он.

– После вашего письма я не могла не прийти, – говорю я.

– Я вам признателен.

Он сложил руки, и, когда он вздыхает, цепи, пристегивающие его наручники к поясу, со звоном ударяются о металлическую поверхность стола.

– Я не уверена, зачем я здесь, – говорю я.

Он кивает.

– Ваше присутствие, – говорит он, – дарит мне надежду. Я невиновен. Я ее не убивал. У меня нет доказательств, но я не мог ее убить.

– Это вы уже говорили, – соглашаюсь я. – Продолжайте. Я слушаю.

Он вздыхает.

– Думаете, если бы мне было, что добавить, я стал бы от вас скрывать? Я был в отключке. Я не помню, чтобы я нападал на Софи, и уж тем более чтобы я насиловал ее и прятал тело.

– Но вы это сделали, – говорю я.

Он мотает головой:

– Нет, я не мог этого сделать.

– Ладно. Хорошо. Давайте поговорим о том, что произошло. Вы помните хоть что-нибудь про те выходные, до гибели Софи?

– Я ее не убивал и знаю только то, что говорили в новостях.

– Ладно, – говорю я. – Расскажите, что вы делали.

Коннор наклоняется так близко, как только может.

– Во-первых, – говорит он, – я вообще не хотел туда ехать. Как бы мне хотелось, чтобы я туда не поехал. Но Кристен любит это местечко. Ее семья много лет останавливалась в «Лилии». Кристен нравится, что у этих коттеджей такая богатая история. А я бы предпочел на выходные съездить куда-нибудь, где нормально готовят и подают хорошее вино. В Уолла-Уолла, например.

– Да, там неплохо, – говорю я. – Но вы поехали к «осьминожьей дыре».

– Верно, – говорит Коннор. – Кристен настаивала. Она зарабатывает деньги в семье, так что последнее слово остается за ней.

– Вас это раздражает?

– Нет, – говорит он. – Просто так сложилось. Я люблю Кристен. Она много работает. Я тоже много работал. Но она зарабатывала в десять раз больше меня.

– Вернемся к вашей поездке, Коннор, – говорю я. – Вы уехали из Сиэтла вечером в пятницу.

– Да.

– Останавливались где-нибудь по дороге?

– Да, – отвечает он. – Мы заехали за едой и выпивкой. В мексиканский бар. Я выпил слишком много. Признаю, у меня проблемы с алкоголем. Все это знают. Я это и раньше понимал и уж тем более понимаю сейчас, оказавшись здесь.

– Это хорошо, – говорю я. – Что было потом?

– Мы остановились, чтобы зайти в магазин за текилой. Я не выходил из машины. Кристен сказала, что мы устроим вечеринку, будем пить шоты, что-то в этом духе. Говорю вам, мне не следовало больше пить. Меня тошнило и было не по себе.

– Значит, вы больше не пили?

– Кристен наполнила мою фляжку. Я пил всю дорогу.

– А что потом?

Коннор смотрит в потолок. По щеке у него стекает слеза, и он неловко пытается стереть ее скованными руками.