Конечно, она знает о моих тетрадях и рада им. Она умрет, а записи останутся, но тут же страх, что я человек отца Игнатия, значит, при случае могу ее выдать. Потому что, если выяснится, что никакой старческой деменции у нее нет и не было, то, что она сама сдуру наговорила на приходе, всё погубит.

На полях

Ей так хочется, чтобы осталось, никуда не ушло, что она была настоящей Электрой, и то, что была очень хорошей, очень верной, очень заботливой дочерью своему отцу – великому царю Агамемнону. Никто не должен сомневаться, она не самозванка, не узурпатор. По всем законам божеским и человеческим именно у нее, а не у матери право и на наследство Агамемнона, и на Микены. Мать бы, и не заметив, всё расточила, развеяла в пух и прах, а она, Электра, богатствами, что ей достались, сумела грамотно распорядиться, в итоге лишь их приумножила.

И вот ее прямо распирает сказать, как это получилось, как ей это удалось. Но в не меньшей степени заботит и другое – время. Уже ей самой, как раньше Агамемнону, необходим наследник, преданный, надежный человек, чтобы оставить его на хозяйстве. Электра знает: жить осталось недолго. А многое пока не сделано – начато, но до конца не доведено; конечно, нужен преемник. Нужен кто-то, кто бы впрягся, всё продолжил. И она такого как может ищет, только о том и думает, иначе спокойно не умереть, царство ведь с собой в могилу не утащишь. Она умрет, а царство должно жить.

В последние годы до дома престарелых она на приходе по глупости похвалялась то одним, то другим. В итоге не единожды говорила вещи, которые ни в коем случае нельзя было говорить. Для царства это могло кончиться плохо. Дело шло к тому, что всё, что она год за годом строила, чуть не разрушилось в одночасье.

Слово, как известно, не воробей, вылетит – не поймаешь, оттого она и законопатила себя в Лихоборы, чтобы приход знал: у нее деменция. Принимать ее разговоры всерьез, тем более им верить, глупо. Ход оказался безошибочным. Маразм, будто перина, покрыл ее болтовню, кроме отца Игнатия о ней уже никто не вспоминает, но второе, что Электра должна была сделать, – подобрать наследника на царство, тут она пока мало продвинулась.

На полях

Я ей симпатичен, но она знает, что я не просто прихожанин отца Игнатия: именно благодаря Игнатию сумел соскочить с иглы, теперь у меня всё в порядке, есть семья – жена, дочь. Есть работа, здесь, в этом доме для престарелых, и через год, когда подкопится стаж, я собираюсь поступать на психологический факультет МГУ; то есть я выкарабкался, и дальше передо мной не больше опасностей, чем перед любым обычным человеком, который и не слышал о том, через что я прошел. В общем, от отца Игнатия у меня не просто не должно быть тайн, мне следует искать, как его отблагодарить. По этим причинам довериться мне Электре страшно, и я отлично ее понимаю. Но жизнь быстро идет к концу, у Электры было уже два инсульта, когда петух снова клюнет, не знает никто. Ясно только, что третий удар она не переживет. Так что следует спешить, определиться с престолом, а других кандидатов на примете нет.

10 июня 1984 г. На полях

И вот всё это в ней мешается: из-за страха, что донесу отцу Игнатию, чуть сболтнет лишнее, тут же начинает нести околесицу, через минуту успокоится и, будто ничего не было, продолжает объяснять, растолковывать, что́ она мне оставляет. Это, так сказать, в самом приблизительном виде, а если вычесть маразматический бред, выйдет, что в разное время говорилось разное, но, в общем, чуть не год с гаком меня держали на дальних подступах и только в последние месяцы стали позволять сузить круги. Но и тут не ровно, с ложными ходами и по-охотничьи изощренными уловками, с бездной манков, ям и капканов, в которые, если захочу обмануть, неминуемо попадусь.

Получается, что меня беспрерывно прощупывали и проверяли, и лишь когда Электра поняла, что неважно, кто я – подослан отцом Игнатием или сам по себе – другого кандидата на престол искать поздно, старческие хитрости куда-то подевались и я, который давно смирился, что никогда не разберусь, как на самом деле всё было – разве поймешь, где она врет, а где говорит правду, – перечитывая записи разговоров, вдруг увидел, что картинка вроде бы складывается.

Потом – Электра полгода как отдала богу душу, и я по второму кругу, ничего не пропуская, перечитал все тетради, то есть не одну сотню страниц, и уже не удивился, что всё важное мне сказано, я его теперь знаю.

11 июля 1984 г. На полях

Надо сказать, что чем дальше всё идет, тем мне понятнее страхи Электры. А теперь, когда стало ясно, на какую роль меня метят, раз я от нее не отказываюсь, у меня нет и никогда не будет права пустить дело под откос. Сумею ли править царством, смогу или не смогу – тут, как говорится, бабушка надвое сказала, но предать его я в любом случае права не имею. К Игнатию это относится напрямую. Я конечно, обязан, останусь и дальше обязан, причем не только на исповеди, говорить ему, что со мной происходит, но у Электры таких обязательств нет и не было, она даже исповедоваться ходит к другим священникам – значит, это ее тайна, и мое дело тут маленькое – ни при каких обстоятельствах Электру не выдать. Есть длинная цепь всего и вся – жизнь отца Электры, жизнь якутки, ее собственная жизнь и жизнь Телегина; теперь, когда Электра вот-вот уйдет, всё это, если окажется по силам, должен буду продолжить я. А стоит, пусть даже на исповеди, проговориться – и можно закрывать лавочку.

В общем, расклад ясен, и я добровольно даю ей слово, говорю: моя милая Электра, ничего не бойтесь. Ничего из того, что от вас узнал, я никому и ни при каких условиях не выдам. Всё как было, так и останется между нами. То есть я, конечно, записываю, собираюсь и дальше записывать наши разговоры, но делаю это только для себя.

И когда мой работодатель Кожняк – Электра к тому времени три десятка лет лежала в могиле – будто мимоходом завел о ней речь, спросил, не знал ли я некую Галину Николаевну Телегину, я был к вопросу готов: не смутившись, ответил, что, к сожалению, нет; может, судьба и сводила, но я ее не помню. И снова: а где я мог ее видеть?

Он: “В Лихоборском доме для престарелых на улице Онежской, дом 8/2”.

Я: “Да, там, в Лихоборах, я проработал почти четыре года, но, может, ваша знакомая жила у нас раньше или позже, в общем, не при мне? Кроме того, старухи в подобных местах, если они в маразме, все на одно лицо. Может, я потому Галину Николаевну и не припоминаю”.

10 декабря 1984 г.

Я спрашиваю: “Электра, а про те главы романа, которые Телегин, как вы говорили, не прочитал, только посмотрел, вы что-нибудь знаете? Когда-нибудь с мужем о них говорили или так и кануло?”

Электра: “Почему кануло, говорили, и не раз. У Телегина была фотографическая память, потому он и тут много чего нарассказывал. Конечно, не подробно, в общих чертах, но я уже и на Колыме имела о них представление. На руку мне вот что сыграло. То, о чем отец писал, Телегин и сам хорошо знал, например, – продолжала Электра, – про адвоката Сметонина. Муж сказал, что в «Агамемноне» нашел о нем много любопытного, но у него, Телегина, был свой интерес: сравнить, что было известно о Сметонине отцу и что ему самому. Источники были разные, но в обоих случаях надежные, получалось, что одним проверяется другой. В оперативной работе, объяснял муж, такое очень ценится, потому что сразу ясно, где правда.