Рита перемахнула через низкий кладбищенский забор, спустилась ниже, к железнодорожным рельсам, и села прямо на землю, еще хранящую зимний холод. Покрасневшими глазами смотрела, как убегают вдаль, перекрикиваясь отрывистыми гудками, поезда. Как она любила смотреть на них когда-то, как мечтала, что улетит на одном из них отсюда в другую, вольную и счастливую, жизнь. «Вот она, эта жизнь, довольна теперь? Тебе уж почти тридцать, а у тебя ничего нет. То немногое, что дала тебе жизнь, ты растеряла, а нового ничего не приобрела.

Твоя мать умерла одна, пока ты ловила где-то там, в большом городе, свое счастье. Наверное, ей было страшно одной в пустой квартире. Кто знает, какие бесы посещали ее, когда Эсфирь Леонидовна удалялась храпеть к себе домой. А тебе приходилось делать над собой усилие, чтобы доехать до нее, несчастной, больной, всеми забытой, хоть раз в год. Ты сбежала от нее и даже помыслить не хотела о том, чтобы взять ее к себе. Почему? Да потому, что боялась за свою долбаную свободу! Ну вот, теперь ее нет, ты свободна! Нравится?

Ты объявила тогда, много лет назад, Марату, что ни за что не вернешься сюда, даже для того, чтобы быть с ним. Что у тебя творческие порывы и метания. Что ты не позволишь никому, даже человеку, которого любишь больше жизни, запереть тебя дома, на хозяйстве, с выводком детей. Все потому, что так же держалась обеими руками за свою свободу. Ну как, ты счастлива теперь, когда он ничего от тебя не требует, ничего не обещает? Теперь, когда ты поняла, что все бы бросила ради того, чтобы быть с ним, что ничего тебе в жизни не нужно, а он не хочет? Не хочет, не может, навсегда останется на своей гребаной войне! Если только его не убьют, даровав тебе еще одну, новую степень свободы!

У тебя нет ни друзей (кроме неизменного Левки, такого же психопата, между нами говоря), ни родных, ни любимого человека, ни постоянной работы, ни своего угла. Если завтра ты сдохнешь под забором, никто не хватится, никто о тебе и не вспомнит. Вот он – итог твоей вольной и счастливой жизни. Ты в самом деле этого хотела?»

Сидя на земле, Рита все сильнее вжимала зубы в костяшки пальцев, уже чувствуя во рту солоноватый привкус крови. Сухие рыдания полосовали на части грудную клетку, вырываясь сквозь сомкнутые зубы отрывистыми всхлипами. Ей показалось вдруг, что она совсем одна в этом мире. Впервые ей стало страшно, невыносимо тоскливо от этакой своей разобщенности с другими людьми, нелепости, ненужности.

На станции что-то вещала из динамика механическим голосом диспетчерша. Мимо потянулся, грохоча коричневыми железными вагонами, бесконечный грузовой поезд. И Рита отчего-то вспомнила вдруг низкий вкрадчивый голос, произнесший однажды: «Когда ты объешься своей свободой до тошноты, когда она станет тебе омерзительна – приходи ко мне!»

И Рита уцепилась за это воспоминание как за единственное спасение, схватила сумку и принялась вытрясать ее содержимое прямо на землю. Покатились, путаясь в ростках первой зелени, монетки, шлепнулся на землю мобильник, просыпались из раскрывшейся пачки сигареты. И, наконец, блеснув золотым обрезом, на траву спланировала визитка. Рита выцепила ее из кучи ненужного хлама, набрала замерзшими пальцами незнакомый номер и, дождавшись ответа, произнесла:

– Здравствуйте, Борис. Это Маргарита.

По сомкнутым векам скользили горячие солнечные лучи, раздражая и вызывая острые вспышки головной боли. Рита со стоном перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Постельное белье было шелковым и скользким – как Рита ни пыталась настаивать на том, чтобы в ее спальне стелили привычный хлопок, обслуга этого шикарного дома продолжала уверять, что такого здесь не водится.

В дверь осторожно постучали, и робкий голос Кати, горничной, прошелестел, боясь вызвать недовольство хозяйки:

– Маргарита Александровна, там маникюрша приехала. Говорит, вы ей назначили на одиннадцать.

– Пошла она к черту! – хрипло рявкнула Рита. – Передоговорись с ней на два часа. Скажи, я плохо себя чувствую.

Тихие удаляющиеся шаги в коридоре – и ее наконец-то оставили в покое. Рита с трудом разлепила веки и посмотрела на мир из-под спадавших на лицо спутанных волос. Стены в спальне были теплого фисташкового оттенка. И лучи летнего солнца, пробиваясь через щели в тяжелых серо-зеленых шторах, плясали по нежной зелени, как макушки одуванчиков. За прошедшие четыре месяца она успела привыкнуть к этой комнате и, открывая утром глаза, больше не подпрыгивала испуганно на постели, недоумевая, куда это она попала.

Светлый простой интерьер дома нравился ей. У Бориса Кратова был прекрасный вкус. Его жилище, наполненное светом и воздухом, с высокими потолками, большими просторными комнатами, не загроможденными мебелью, ничем не напоминало ужасающие в своей помпезной и безвкусной роскоши особняки его соседей по поселку. Борис вообще сильно отличался от знакомых ей бизнесменов-бандитов, несмотря на то что был, по сути, выходцем из той же среды. Отличался манерами, острыми, иногда жестоко оскорбительными, но всегда подчеркнуто корректными замечаниями, умением легко и непринужденно рассуждать о чем угодно – от глобального потепления до причин Русско-турецкой войны 1877 года. Когда Рита заметила ему это, он рассмеялся и объяснил:

– Когда я заработал свой первый миллион, я потратил его не на телок и наркоту, а на образование и путешествия по миру. Нахватался фальшивого лоска. Но не обманывайся, Маргарита, дорогая, на самом деле я все такой же браток.

– Пускай, – дернула плечами она.

Ей и в самом деле было тогда все равно, браток так браток. После всего, что произошло с ней тогда – после того, как Марат прямо объявил ей, что возвращаться не собирается, после отказа в театре и смерти матери, – на нее накатила какая-то непонятная, непривычная ей апатия. Впервые в жизни ей не хотелось ухватить жизнь под уздцы и править бешеную скачку туда, куда она пожелает. Захотелось просто прислониться к кому-то, довериться, отдать бразды правления собственной жизнью.

Господи, она ведь так давно не была маленькой и слабой! Если честно, с десяти лет, с того момента, как исчез отец. После того как мать практически впала в прострацию, ей пришлось экстерном повзрослеть и взвалить на плечи ответственность как за себя, так и за эту погасшую, превратившуюся при жизни в собственный призрак женщину. Она не справилась. Устала, оставила мать – и та умерла. Не справилась и с собственной жизнью – продолбала все, что только было можно, ни к чему не пришла, ничего не обрела. Так, может, просто плюнуть на все, отключиться, и пусть управляет всем кто-нибудь другой? Взрослый, сильный, тот, у кого получается? Из всех ее знакомых Борис Кратов представлялся не самым плохим вариантом. Умный, сильный и, кажется, по-настоящему в ней заинтересованный. Так почему нет?

Она позвонила тогда Борису, и он привез ее в этот загородный дом. Не спрашивал ни о чем, был неизменно вежлив и предупредителен, не пытался растормошить ее, спокойно принимал ее растерянность, подавленность и лишь окружал теплом.

Они прогулялись по окрестностям. Весенний воздух был свежим и прохладным, на деревьях начинали уже появляться первые листья. Вот только ветер налетал все еще по-зимнему холодный. Рита куталась в пальто и зябко дула на руки.