— Мертвые, господин адвокат, тоже умеютсвидетельствовать, Господь дал им такую силу. Увязнув в словесных играх, выупустили из виду главное: Наина Телианова пошла бы на этакие безумства —укрывательство останков, истребление собак — только ради того, кого любила всейдушой. Но не ради невежественного Черкеса, которого вы нам так старательноподсовываете на роль убийцы. Что вы скажете на это? Кто здесь за деревьями невидит леса?

Прошло полминуты, минута. Светоч юридическоймысли молчал. Зал затаил дыхание, чувствуя, что в эти мгновения решается судьбавсего процесса.

Тогда Митрофаний впервые за все времяобернулся к подсудимому и резко спросил:

— А что на это скажете вы, господинпреступник?

Владимир Львович вспыхнул и открыл было рот,намереваясь что-то ответить, но в этот миг произошло такое, чего, наверное, немог предвидеть и многоумный владыка.

— А-а-а-а! — раздался истошный вопль, а вернеевой, и Тихон Иеремеевич Спасенный, доселе сидевший тихо-тихо, так что все пронего почти что и забыли, выбежал из огороженного загончика для обвиняемых насередину.

Он рухнул на колени, троекратно поклонился впол суду, присяжным и залу, захлебываясь судорожными рыданиями. Охранникиподхватили его под руки, хотели поднять, но подсудимый вставать решительно нежелал, и пришлось тащить его обратно на скамью волоком.

— Паки и паки грешен! — выкрикивалсвихнувшийся секретарь. — Лихо мне, окаянному!

Судья грозно зазвонил в колокольчик, иСпасенный снова покаянно закланялся.

— Ваше милосердие, — всхлипнул он. — Дайтеслово сказать чистосердечное.

А сам повернулся к своему соседу по скамье и,молитвенно сложив руки, воззвал:

— Повинитесь, Владимир Львович! Простите меня,скудоумного, но нет у меня больше моченьки! Много на нас с вами греха, охмного! Владыка правду сказал про злых делателей, именно таковы мы с вами иесть. Христом Богом молю, покайтесь!

Полицейские были вынуждены схватить Бубенцоваза плечи и вдвоем едва удержали побелевшего от ярости инспектора, что самымубедительным образом подтвердило слова преосвященного о мощи нервическогоисступления.

Митрофаний величественно прошествовал на своеместо. Ему не хлопали не посмели, но почтительная тишина, которой провожалипреосвященного, была триумфальнее любых оваций.

— Вы желаете дать показания? — спросилпредседательствующий.

— Да! Желаю! — Спасенный вытер рукавом мокроеот слез лицо. Чистосердечные! Желаю облегчить душу!

Он поднялся и дрожащим голосом заговорил:

— Воистину Зло вездесуще, а я — многомерзкийслуга его! Повинен Владимир Львович, господин Бубенцов, во всех этих страшныхубийствах, он и убивал. Но и аз, грешный, повинен, ибо молчал, покрывал исодействовал по слабости и из страха живота своего!

Владимир Львович рванулся так, что охранникиотлетели в стороны, но на помощь им бросились еще двое, и вчетвером ониусадили-таки разбушевавшегося подсудимого на место. Двигаться Владимир Львовичне мог, но крикнул:

— Ты что, Срачица, обезумел?

— Вот, — затрепетал всем телом ТихонИеремеевич. — И ныне весь дрожу от одного гласа его. Воистину он — Сатана.Прельстителен и полн соблазна. Дана ему большая власть над человеками. И я,червь, не устоял перед искушением, когда понял, какого размаха у него крыла. Всей мирный град он прибыл, чтобы обратить его в прах, пепел и стон — и всё воимя своего возвеличения. Задумано у него было вознестись к самым вершинамземной власти, и ради этого он ни перед чем бы не остановился. Он говорил мне:

«Держись, Срачица, за мою фалду, да не робей,пальцев не разжимай. Сам воспарю и тебя с собой подниму». Но еще говорил и так:«Смотри, Срачица, если против меня пойдешь, раздавлю, как глисту». И раздавилбы, такой уж это человек. Заморочил, запугал, обольстил, и стал я псом еговерным. Много подличал и мерзавничал, грешен. Единственно чем не осквернавился— смертоубийством, но и то по слабости нервов…

Спасенный сбился на рыдания и говорить большене мог, так что пристав был вынужден дать ему воды. Немного успокоившись, кающийсяпродолжил:

— Он еще шутил. Мол, про иных честолюбцевговорят: «по головам идет», а я и в буквальности по головам этим высоконьковскарабкаюсь. Много что можно порассказать, как он зытяков этих злосчастныхпутал, мучил да запугивал. И я не отставал, хотел поощрение его заслужить… А сВонифатьевыми что вышло. У Владимира Львовича долги страшенные, еще с прежнихвремен. Это он здесь, в Заволжье, таким львом вышагивал, а в Питере он всебольше зайцем шмыгает, от кредиторов скрывается. Это и карьере его мешает, емууж и Константин Петрович пеняли — неприлично, мол, для синодального чиновника.И вот, когда гостили мы в Дроздовке у генеральши, разговор о купце этомприезжем зашел. Владимир Львович возьми мне и шепни: а спроси-ка Сытникова, засколько он думает лес покупать?

— Что ты врешь? — бешено крикнул с местаБубенцов, и судья предупредил его: еще одно слово — и он будет выведен из зала.

— Да что уж теперь врать, — боязливо оглянулсяна былого покровителя Спасенный. — Теперь надо правду говорить. Так вот. Какузнал он, что Вонифатьев этот получит тысяч тридцать, а то и сорок, глаз у негои загорелся. Я сижу, ничего такого и не думаю. Когда Сытников, осерчав наВладимира Львовича, уходить стал, он говорит мне: догони, мол, проси на меня негневаться, а заодно спроси, не привезет ли своего гостя сюда, любопытно натакого дикаря посмотреть. Я подумал — он для дела, план у него тогда был подстароверов подкопаться. Это уж он после, по вдохновению, на язычниковперенастроился. Ладно. Вернулся, докладываю. Нет, мол, не привезет. Купец позаключении сделки едет дальше, даже и невзирая на позднее время. Ну-ну, сказалВладимир Львович и вроде как интерес потерял. Только всего и было. А ночью ястукнулся к нему в дверь идейка у меня некая возникла, подлая идейка, не будуговорить какая, потому что совестно и к делу не относится. Стучу-стучу — неоткрывает. Я сначала удивился, потому что сон у него чуткий, а после решил, чтоэто он, верно, с дроздовской барышней ночует.

Тихон Иеремеевич вытер лоб своей клешастой ручищей,глотнул еще воды.

— А когда утром к нему зашел, то заметил, чтоу него плащ мокрый перед рассветом дождик начался. Но и тогда значения непридал. Прошло несколько дней, нашли безголовых этих, и Владимир Львович сразупро зытяцкие жертвоприношения заговорил. Такой знаток оказался всех ихнихверований и обычаев — я только диву давался. Ну и обрадовался, конечно. Какславно-то выворачивало, будто по нашему заказу…