от палящего солнца водоемы, наполненные белой, как снег, солью. Перешеек был узкий, со всех сторон шумело море. В Симферополе была взята легковая машина, и мы поехали в Ялту. Горы переехали на самой высокой точке перевала – на Ай-Петри.

В горах видела много татарских деревень с своеобразными постройками, окруженными фруктовыми садами. Подъем на высоту 1200 метров проходил постепенно. Дорога петляла среди густого леса. Становилось все прохладнее. Наконец, мы на вершине. Внизу масса воды – море, залитое солнечными лучами, воздух, необъятная ширь. Внизу, сбоку Ялта – белые домики. Под нами – Мисхор.

Какие прекрасные минуты!

Из Ялты я поехала на автобусе в Гурзуф. Хотелось посмотреть пушкинские места. Дорога шла все время высоко над морем – по горам. Видела там остатки Генуэзской крепости 15-ого века и домик Раевского, где жил Пушкин. Обратно в Ялту возвращалась на пароходике. Была в домике А. П. Чехова. Там было все так, как я и ожидала. Очень скромно. Читала некоторые письма Горького, надписи на фотографиях Качалова, Станиславского, Шаляпина.

Видела дворец в Ливадии, где происходила Ялтинская конференция. Сутки провела на океанском пароходе «Россия», который доставил меня к родным274. Все это промелькнуло за пять дней. Теперь ничего, кроме книг, мыслей о тебе и предстоящих трудных днях работы.

Я послала тебе книги, которым ты будешь, вероятно, рад. Достать их было очень трудно, т. к. у букинистов старых и вечных книг мало. Послала тебе – Гомера, «Гамлета» и переводы Пастернака, «Фауста» 1 часть, томик Горького, Гейне, книгу историческую – публикации некоторых документов об Иване Грозном.

Все это послано в посылке. Кроме того, посылок 12 послано продуктовых и одна с табаком. Всегда огорчаюсь, что удается малок книг выслать, но трудно с деньгами, все уходит на продукты.

Прочла книгу Лациса – «Сын рыбака» – хорошая книга, кусок жизни дан во всей ее полноте. Это быт латвийских рыбаков. Очень хорошо написана фигура Оскара – цельный человек, от природы благородный. Жизнь была трудная. Но большая воля, давала возможность мужественно переносить все невзгоды. Личное счастье тоже оказалось под ударом. Но здесь, как и во всем, что случайно, неорганично, поверхностно и потому само отпадает, чтобы дать место необходимой силе жизни – все разрешается бескомпромиссно.

Я уезжала из Ленинграда даже без искры радости перед предстоящим отдыхом. За час до отъезда поезда мне принесли портрет – рисунок Сонечки275, который я вожу с собой. Я бросила все, схватила листок бумаги, чтобы немедленно послать ей свои слова радости, признательность и нежность. Уже много раз, когда бывает тяжело и печально, то падает луч света.

Родной мой, посылаю тебе горячие и нежные приветы. Всегда думаю о тебе и верю в будущее.

Целую тебя крепко.

№ 411. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

1 сентября 1952 г.

Родная Коинька!

несколько раз начинал письмо и бросал – получается грубо и бледно. Словно какой-то фокус потерян в душе и надо кропотливо и трудно собирать где-то в самом себе рассеянные лучи. Но их необходимо собрать. Повторю Достоевского:

«Их воскресила любовь: сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого».

Ты однажды не то чтобы упрекнула, но покорно пожаловалась, что мало тепла принесли мои последние письма.

Есть плоть души, то, что в ней подвержено внешним влияниям, что может в ней отмирать, неметь, недомогать, – как это со мной случилось. Но есть душа души, тот источник, о котором говорит Достоевский, струя, всегда стремящаяся к ответной, видимая и невидимая.

Лучше было бы писать не о чувствах и явлениях внутренней жизни, а о фактах самой жизни. О том-то вспомнил, то-то подумал, того-то встретил, то-то говорил, читал и т. п. Тебе было бы теплее от таких писем. Такие как раз письма с берегов Иртыша писала Сонечка Мармеладова. Но они сейчас не по мне по многим, многим причинам. Я сегодня часто возвращался к Достоевскому под впечатлением в четвертый раз перечитанного «Преступления и наказания». Я читал впервые его будучи школьником и навсегда запомнил коснувшееся меня ощущение чего-то тревожно-запретного и неотвратимого. Что это такое было, я узнал позднее, когда во второй раз читал «Преступление и наказание» в университетские годы. К этому времени я уже промерил расстояние между поверхностью и дном души, чего, конечно, не знал в своем детстве. В те годы (лет двадцать назад) по отношению к действительности и к своей мечте я и сам был Раскольниковым, хотя мечты у нас были разные.

В памятное лето 1936 года я перечитал «Преступление и наказание» в третий раз.

Я тогда воспринял роман уже не просто по чувству; рассуждения Раскольникова стали для меня во всех отношениях неубедительными, и очевидной сделалась идея, обнимающая роман со сторон; средства и цели соизмеримы. Для Достоевского средства живые частицы самой цели. Они одного состава. Это замкнутый круг кровообращения. Философские последствия этого вывода исключительно важны. И вот сейчас я вновь перечитал «Преступление и наказание» и убедился, что сказанным выше не все сказано. Я перекопал пласт, который мне казался последним. За ним нашлось еще более широкое кольцо – условие личного счастья человека. Этим условием Достоевский называет живое, насущное, беспрерывное единение с тем целым, к которому принадлежит человек как явление природы и общества. Именно живое и насущное и беспрерывное – это определение, важно каждое слово.

Нельзя жить отвлеченной мечтой. Нельзя в угоду видениям, как это сделал Раскольников, топтать и мять живую действительность. Нельзя жить в духовном, умственном трансе и считать познание жизни более высоким делом, чем самое горение в жизни, а познание законов счастья более значительным, чем счастье жить. Чем глубже транс – тем он ужаснее, как доказывает это судьба героя «Преступления и наказания».

Но есть люди, жизнь которых не сосредотачивается в одном верхнем этаже их существа, а заполняет все его этажи, люди, что живут плотью и сердцем, и умом, притом первым и вторым, и третьим сразу, целостно. Их душевный мир глубок и, не в пример Раскольникову, прозрачен, они дружественны сами себе, окружающим и относятся родственно (выражение Пришвина) к природе. Это дар, и ты, родная, им обладаешь. Это дар и счастье, принадлежавшие Наташе Ростовой, Кити Щербацкой, Авдотье Раскольниковой, а в некотором отношении и Сонечке Мармеладовой.

В чем это счастье? В том, что свет и тепло жизни облучал их со всех сторон и что сами они – свет и тепло жизни.

Если тебе захочется перечитать «Преступление и наказание», задумайся над преемственностью образа Раскольникова и «Бесов». В рассказе «Сон