сестре. Заставляйте меня гордиться вами, как вы всегда это делаете.

— Хорошо. Обязательно. Кстати, мы можем взять гамбургеры и картошку фри после моей бейсбольной игры завтра вечером?

Слезы тихо падают мимо его лица на колени.

— Да, конечно, малыш. Все, что захочешь. Я так тебя люблю. Ты и твоя сестра — это лучшее, что мы с твоей мамой когда-либо создали.

— Я тоже тебя люблю, папа. Увидимся вечером. Джорджия хочет порисовать со мной, так что мне нужно идти.

— Да, э… хорошо. — Он тяжело сглатывает, стараясь сохранить ровный голос. — Люблю вас всех.

— Пока, папа.

Затем связь прерывается, и его рыдания становятся громче, когда он склоняет голову.

Энцо поднимает пистолет, целясь в голову Энтони, но глаза моего брата смотрят на мои, а мои — на его.

— Сколько лет твоим детям? — спрашиваю я.

— Джорджии четыре, а Руно почти восемь. — Он поднимает ко мне свое лицо. — Они хорошие дети. Совсем не такие, как я. Я не хочу, чтобы они попали в эту испорченную часть нашего мира. Мы сделали все возможное, чтобы увести их от нее.

Я снова смотрю на Энцо, мой разум борется с тем, что мы должны делать и что я хочу сделать. Мой брат может легко прочитать мои мысли по одному лишь взгляду.

— Ты серьезно? — умоляет Энцо.

— Я не знаю. — Я пожимаю плечами, полностью искаженный нерешительностью.

— Что? — Энтони переводит взгляд с меня на Энцо. — Пожалуйста, не трогайте мою семью!

— Мы не причиняем вреда невинным детям. — Мой взгляд падает на него. — Это то, чем занимаешься ты и твои люди.

— Я клянусь, я не участвовал. Я кусок дерьма, раз не помог им. Я знаю это. Но если это означало защитить моих собственных детей, то я должен был сделать то, что должен. Мне жаль, если ты не можешь этого понять. Но если бы не мои дети, я бы сам вытащил этих детей. У меня есть свои пределы.

Было время, когда я никогда бы не подумал о том, чтобы отпустить человека нашего врага, но, черт возьми, я становлюсь мягким. Может, это любовь к Ракель. Может, это воспоминания о нашей семейной связи. Но следующее, что я помню, — это нож в моей руке, которым я перерезаю путы на его запястьях.

— Что ты делаешь? — Его брови нахмурились, а губы дрогнули в замешательстве.

— Мы даем тебе второй шанс. Не заставляй нас жалеть об этом.

— Вы… вы отпускаете меня? — плачет он, падая на землю с молитвенно соединенными ладонями. — Спасибо тебе. О, Боже, спасибо тебе.

— Ты должен забрать свою семью и убраться из Нью-Йорка. Мне все равно, куда ты поедешь, но на твоем месте я бы бежал и надеялся, что они не смогут тебя найти.

У меня такое чувство, что, если они заподозрят, что мы оставили его в живых, они узнают, что он заговорил, и для всех в его семье погаснет свет.

— Я клянусь. Я уйду. Я сейчас позвоню жене, и мы немедленно уедем.

Он поднимается на ноги, вытирая слезы на щеках, переплетающиеся с кровью из пореза на лице.

— Спасибо вам за это. Вы благородные люди. Если вам что-нибудь понадобится, я помогу вам.

— Нам не нужна твоя помощь, — говорю я, передавая ему сотовый. — Иди. Сейчас же. Пока мы не передумали.

Он снова сжимает руки вместе.

— Спасибо.

Затем он выбегает оттуда, как черт из преисподней.

Энцо подходит и встает рядом со мной.

— Ты думаешь, мы поступили правильно?

Я пожимаю плечами.

— Надеюсь, что да.

ГЛАВА 27

РАКЕЛЬ

Находиться в стенах больницы в качестве посетителя — совсем другое дело. Я никогда не понимала, через что проходят семьи моих пациентов до этого самого момента. Ожидание новостей о состоянии Киары — это худший вид пытки.

Я сижу, сгорбившись на коричневом стуле, пока Дом вышагивает. Мрачное выражение его лица говорит мне о моем сердце. Данте и Энцо тоже здесь, мы все надеемся, что с ней все в порядке, и цепляемся за надежду, что она выживет.

Последнее, что я слышала от Дома, это то, что ей нужна срочная операция. Мы не знаем, куда попала пуля и насколько все плохо. Она могла попасть в ее кишечник под таким углом, или в любой крупный орган. Трудно сказать с того места, где я стояла, и как быстро все произошло.

Минуты идут за минутами, пока не прошел почти час.

Я встаю и иду к посту медсестры, чтобы узнать последние новости.

Как раз когда я собираюсь спросить, из двойных дверей выходит высокая женщина в синей униформе и сканирует большую зону ожидания.

— Я ищу семью Киары Бьянки.

Доминик бросается к ней.

— Да. Здесь.

Его глаза расширяются, когда я быстро следую за ним.

Она снимает свою синюю шапочку и зажимает ее в ладони, пока ее внимание переходит от Доминика ко мне.

— Мисс Бьянки находится в стабильном состоянии. Пуля прошла насквозь от одной стороны ее живота до другой, пропустив кишечник. Ей очень повезло. Она полностью поправится примерно через две недели и сможет вернуться домой через пару дней.

Я выдыхаю вздох облегчения, когда по моему телу пробегают мурашки от тревоги, которую я сдерживала, а Доминик проводит рукой по лицу.

— Спасибо, — шепчет он, его голос ломается. — Как наш ребенок?

При этом вопросе лицо доктора искажается в осколке хмурого выражения. Я знаю этот взгляд. Я сама носила его, когда мне приходилось сообщать ужасные новости. Например, новость, которая, как я знаю, придет сейчас.

Ребенка больше нет.

— Мне очень жаль, мистер Кавалери, но…

— Блять! — кричит он с ревом, топая в угол комнаты.

Его братья быстро следуют за ним.

— Мне очень жаль, — говорит мне доктор. — Это моя самая нелюбимая часть работы.

— Я знаю. — И я знаю, больше, чем она думает.

Она кивает один раз, ее черты лица спокойные.

— Вы сможете увидеть ее, когда она очнется.

Затем она покидает меня.

Киара выглядела такой счастливой из-за ребенка, но, когда она поймет, что она потеряла — что наша семья отняла у нее — ей будет гораздо больнее, чем я могу себе представить.

ДАНТЕ

Дом остался в больнице. Не то чтобы мы ожидали, что он пойдет с нами, пока мы будем искать детей и женщин. Не сейчас, когда Киара лежит в больнице. Не после того, как они потеряли своего ребенка.

Мой живот скручивается от ярости. Это их рук дело. Бьянки. Эти гребаные ублюдки убивают все. Я не