и назвать вас по имени. И никак не могу называть вас Робертом, Робби, Шертлиффом или чертовым… Милашкой, – он будто выплюнул последнее слово, – как все вокруг. Не понимаю, как можно было не заметить. Вы выше большинства женщин. Вы высокая и худая, на вас военная форма. Но и все. Вы не похожи на мужчину. Не для меня. Больше нет.

– Вы не можете называть меня Самсоном.

– Гриппи было достаточно моего объяснения, – отрезал он.

– Всякий, кто это услышит, решит, что вы надо мной смеетесь. Это все равно что звать толстяка Худышкой, а великана – Малышом.

Он помотал головой:

– Все не так. Это прозвище более чем уместно. Вы поразительно сильны.

Похвала оглушила меня, и какое-то время я просто смотрела на него, не говоря ни слова. Он тоже не отводил глаз.

– Вы злы… и холодны, – тихо сказала я. – Я скучаю по вам.

Он шумно выдохнул:

– Я скучаю по парню, которым, как считал, вы были, и не представляю, что делать с женщиной, которой вы оказались.

– Я все тот же Шертлифф.

– Нет, вы Дебора Самсон, и мне следует быть с ней очень осторожным.

– С ней? – ахнула я. – Вы говорите обо мне, генерал. Вам нужно быть осторожным со мной? Вы мне не доверяете?

– Дело не в доверии. – Теперь он говорил очень тихо. Его голос рокотал, будто отзвук далеких выстрелов и приближающейся беды. – У меня словно шоры упали с глаз. Я больше не вижу юношу-солдата. Я вижу лишь вас, – бросил он, воздевая руки к потолку.

Я глядела на него, но ответить ничего не могла. Я действительно была женщиной.

Он покачал головой:

– За исключением случаев, когда вы вот так на меня смотрите. Тогда я вспоминаю Шертлиффа и его устрашающий взгляд.

– Этот взгляд никогда не был его взглядом. Он был моим.

– Теперь и вы делаете то же самое. Отделяете женщину от юноши. Их сложно различить.

– Я отдавалась службе всем сердцем. И продолжу, если вы позволите.

– Я уверен, что так и было. – Его тон вновь переменился. От взрывов гнева – к рокоту, от рокота – к капитуляции с ее белым флагом.

Я задержала дыхание. Я не понимала, перед чем он капитулирует.

– С тех пор как узнал, что вы не Роберт Шертлифф, у меня не было ни секунды покоя, – признался он.

– Но я – это он! – взмолилась я.

– Дебора, – предостерег он.

Мое имя, произнесенное генералом, вновь обожгло меня, как огнем.

– Прошу, не отбирайте его у меня. Прошу, позвольте остаться Шертлиффом до конца войны.

– А если вы погибнете? Вы легко могли погибнуть под Тарритауном. Или в Йорктауне. Или в чертовом Истчестере. Что, если вы умрете как солдат, как Роберт Шертлифф? Что тогда? Дебора Самсон заслуживает большего.

– Но как вы не видите? Это и есть большее.

Он озадаченно взглянул на меня, не понимая, что я имею в виду.

– Я делаю это ради нее. Ради себя. – Я ударила себя в грудь. – А если погибну, – пожала я плечами, – погибну как солдат, которым Деборе Самсон не позволено было стать.

Он озадаченно вскинул брови:

– Мы не пускаем женщин на войну не потому, что они этого недостойны.

– Разве нет? – презрительно переспросила я.

– Нет, – отрезал генерал. – Мужчины не берут самое ценное на поле боя. Они это берегут. – Он четко выговаривал каждое слово.

– Я не ценность. И беречь меня не нужно. – Мы уже говорили об этом.

– Нет, вы ценность. Элизабет вас ценила. Я вас ценю.

Я склонила голову, успокоенная искренностью его признания. Какое-то время мы молчали.

– Всем нам дано увидеть так мало, – снова заговорила я. – И не только женщинам. Я это понимаю. Я не так глупа, чтобы думать, будто мужчин ничто не связывает. Я поступила на службу, потому что не осмелилась сесть на корабль. Я стала солдатом, потому что не могла отправиться на запад одна. У меня не было возможности пересечь океан, исследовать мир. Штанов и корсета, стягивающего грудь, недостаточно. Нужны еще деньги. В мою дверь стучалась война, и потому я выбрала единственный доступный вариант бегства.

Он тяжело вздохнул и уронил голову на грудь.

– Вы расскажете? – спросила я.

– Кому? Кому я могу рассказать? Сейчас я здесь командующий. Я мог бы отправиться в Нью-Уинсор, к генералу Вашингтону, и рассказать ему, что мой адъютант мастерски скрывал свою истинную сущность. После провала с Бенедиктом Арнольдом, который я позорно потерпел здесь, в Уэст-Пойнте, он может решить, что предатель на самом деле я. А вас он сочтет шпионкой.

– Вы знаете, что я не шпионка.

– Я ничего такого не знаю, – прорычал он.

– Неужели? Вы ведь не всерьез, генерал?

– Вы и представить себе не можете, сколь порочны и безжалостны люди. Особенно те, кто наживается на войне.

– Я клянусь своей жизнью и незапятнанной честью, что я не шпионка, – сказала я, используя слова из декларации. – Я патриотка до мозга костей и буду сражаться рядом с вами, под вашим руководством, пока не закончится война. Я никогда не дам повода мне не доверять или сомневаться в преданности. Клянусь в этом. Клянусь своей любовью к Элизабет и дружбой с ней.

– Я не хочу, чтобы вы рисковали жизнью или сражались рядом со мной, – выговорил он сквозь стиснутые зубы. – Я хочу, чтобы вы остались в живых. Хочу, чтобы поступали так, как я прикажу, потому что иначе я неустанно буду тревожиться о вашем благополучии. И если для этого я отправлю Агриппу вместо вас в Кингс-Ферри или куда-то еще, куда понадобится, – направил он на меня указательный палец, – вы не станете возражать. – С этими словами он откинулся на спинку кресла и резко захлопнул лежавшую перед ним тетрадь. Его лицо казалось жестким, суровым, глаза горели.

Я склонила голову:

– Хорошо, генерал.

– Вы будете поступать так, как я прикажу?

– Да, сэр.

– И не станете расспрашивать меня и возражать против моих распоряжений?

– Я не стану расспрашивать вас и возражать против ваших распоряжений.

Он с шумом выдохнул:

– Да поможет нам обоим Бог.

Я намеревалась сдержать обещание, но некоторые обещания сдержать невозможно.

Глава 20

Несущественные и быстротечные обстоятельства

В тот месяц, когда я, поступив на военную службу, оказалась в Уэст-Пойнте, шестнадцать солдат, обвиненных в дезертирстве и преступлениях против местных жителей, вывели в поле рядом с гарнизонной тюрьмой, где стояли столбы для порки и виселицы.

Двенадцать из этих шестнадцати, одного за другим, раздели по пояс, привязали к столбу и подвергли наказанию под бой барабанов. Почти все выдерживали порку молча и