воинов. Почему же стрельцы забыли Крымские походы и обиделись на руководителей Азовских походов?

Петру I не удалось отыскать переписку Софьи со стрельцами, значит, говорить о том, что царевна являлась руководителем заговора, нельзя. Но косвенные улики показывают (к сожалению, для Софьиных недоброжелателей – не доказывают), что нити бунта 1698 года ведут в Новодевичий монастырь, где находилась на почетном отдыхе Софья, и одной из косвенных улик является письмо, выдержка из которого приведена выше.

Стрельцы в письме не просто жаловались царю-батюшке на худое житье, они говорили ему, что Лефорта он зря в дружки записал, что Азовские походы не такие уж удачные. Они не пожаловались на Софью, наградившую полководцев за две гибельные прогулки в сторону Крыма. А значит, они были довольны этими прогулками и Софьей!

Отправляясь в Европу, Петр I послал четыре стрелецких полка в Азов. Они укрепили город, несли боевую службу. Им на смену было послано ее четыре полка, но из Азова повелели идти не в Москву, а в Великие Луки на российско-литовскую границу. Им-то хотелось к женам, а их послали охранять границу. Тут-то стрельцы и проявили недовольство. Сто семьдесят пять человек при оружии покинули боевой пост и явились в Москву бить челом, просить царя или его людей отпустить их, очень уставших, изнемогших, к родным очагам и женам.

Бояре проявили, впрочем, оправданную мягкотелость: арестовали четырех стрельцов, но остальные вступились за товарищей, отбили их, стали буянить. Их с трудом утихомирили, уговорили отправиться по месту службы. Согласно показаниям следствия, произведенного позже, двое стрельцов побывали у Софьи. Но прямых улик против нее так и не было добыто.

Петр все прекрасно понял: и цели заговора, и очаг, откуда распространялся огонь, и причину «страха бабьего» у бояр, не наказавших стрельцов сурово. Он уже знал, что нужно делать. Но Ромодановский еще сомневался. В конце мая в Москве был издан указ всем стрельцам оставаться на своих местах, а тех, кто покинет службу и вернется в столицу, – посылать в Малороссию на вечное житье. Жить там, тем более вечно, в тот век было несладко.

Стрельцы указ выслушали, но не подчинились ему. Пришлось применить против них силу. В быстротечном сражении Гордон нанес бунтовщикам поражение.

Бунтовщиков переловили и отправили в темницы Воскресенского монастыря. Начался розыск. Царю послали очередное письмо. Он застал его в Вене. Петр, не мешкая, уехал в Россию.

Пока его не было, бояре повесили 56 зачинщиков бунта. Розыск и дознание они вели по всем правилам тогдашней «пыточной» науки, пытаясь отыскать письма Софьи. Но стрельцы не сдали царевну: самые жестокие пытки выдержали они, ни намеком, ни полусловом не обмолвились о письмах. Нас обижали, мы не видели жен и детей, хотели отдохнуть – твердили они. Бояр это устроило. Они повелели повесить «всего» 56 человек, остальных заключили в темницы разных монастырей. (По сведениям Гордона, воевода Шеин, руководивший дознанием, приказал повесить около 130 человек, отправить в монастыри 1845 человек, из которых впоследствии сбежало, на свое счастие, 109 человек.)

В конце августа в столицу явился Петр. На следующий день, 26 августа, в селе Преображенском он начал преображать Россию: самодержец лично обрезал боярам бороды, укорачивал длинные их одежды, приказывал одеваться по-европейски. Стрельцы, борцы за русскую старину, две недели молча наблюдали за происходящим обновлением. Они боялись худшего, и худшее пришло.

В середине сентября царь приказал свезти в Москву и ближайшее Подмосковье провинившихся стрельцов, и началось новое, страшное следствие. В селе Преображенском Федор Юрьевич Ромодановский, получивший нагоняй от Петра, теперь исправлял свою ошибку. В четырнадцати специально оборудованных камерах производились пытки стрельцов. Их руки со спины привязывали к перекладине и били кнутом «до крови на виске». Если пытуемый держал удары кнута хорошо и не сдавался, не наговаривал на себя, то его выводили на улицу, где постоянно горели около тридцати костров: один, например, горел ярким пламенем, «заготавливая» в огне угли, а на другом, в углях уже жарился стрелец молчаливый. Многие пытку углями не выносили, кричали так, что у пытавших что-то вздрагивало внутри, но даже в диком крике стрельцы не сдавали Софью. Не руководила она мятежом, и все. Некоторые воины, пыток не выдерживали, «сознавались»: мы, мол, хотели перебить иностранцев в Немецкой слободе и посадить на русский престол Софью. Но даже поджаренные, истекающие кровью стрельцы, даже в полуобморочном состоянии не сознавались в главном, не сдавали царевну: она не участвовала в мятеже.

Петр повелел пытать еще изощреннее.

И тогда те, что были послабее, не вынесли. Оказывается, стрелец Васька Тума получил письмо Софьино от нищенки, привез его товарищам. Нищую нашли. Васька признал ее. Она не признала его, не созналась ни в чем. Я – нищая, хожу по миру, прошу милостыню, просила и у Софьи. Никаких писем ее никому не передавала.

Никто нищенке не верил. Ее пытали. Она, тихонько шевеля губами, читала молитву. Нищенка умерла тихо. От боли. Душевной и физической. Люди Ромодановского очень старались. Сам царь иной раз присутствовал на пытках, на казнях. На допросы и пытки брали слуг царевны, сестру ее Марфу.

Следствие зашло в тупик. Пора было кончать со стрельцами. В последний день сентября перед воротами Белого города плотники установили виселицы. Патриарх попытался приостановить расправу. Петр I обошелся с ним сурово. Монарху не нужны были патриархи, царь разговаривал с владыкой как с мальчишкой. Остановить Петра не смог бы никто. Если верить некоторым данным, сын Тишайшего собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам, перед тем как длинная вереница телег потянулась из Преображенского к виселицам, аккуратно расставленным перед воротами Белого города.

На каждой телеге со свечами в руках сидели, угрюмо озираясь, по два приговоренных. За телегами шли стрельчихи и их дети, стрельчата. И стоял бабий вой над Москвой. В первый день повесили 201 стрельца.

Затем был устроен перерыв на одиннадцать дней. Царь, видимо, решил, что Казань двухсот одного человека научит стрельцов, и они сдадут Софью. Пытки продолжились.

С 11 по 21 октября в Москве ежедневно казнили, колесовали, вешали, рубили головы. На Красной площади, в Преображенском, у ворот Белого города. Неподалеку от Новодевичьего монастыря, перед окнами кельи, где проживала Софья, повесили 195 человек. В феврале казнили 177 человек. (К делу стрельцов царь возвращался еще не раз, вплоть до 1707 года, когда казнили наконец-то Маслова, читавшего «письмо Софьи» соратникам.)

Уцелевших после казни воинов разбросали по тюрьмам, а тех, кому повезло, сослали в приграничные города на каторжные работы. Некоторые добросердечные люди обвиняют в неоправданной жестокости Великого преобразователя, но жестокость та была оправданной, как это не печально звучит.