Вы делали так же, когда минуту назад представляли себя бросок игрального кубика? Когда я в детстве играл в настольную игру «Змеи и лестницы»[23], я именно так и делал. Если я хотел, чтобы выпало маленькое число, чтобы я мог передвинуться на одну или две клеточки и попасть на лестницу, то я очень аккуратно тряс кубик и мягко отпускал его на поверхность стола. Если мне надо было получить большое число и проскочить через коварных змей, я швырял кубик через все поле. Я не учился такой тактике, эта идея сама возникла у меня в голове, также как и у сент-луисских таксистов и других игроков по всему свету. Сильнее бросает тот, кто хочет получить большее число. Для большого числа должна быть и большая причина. Мысль, что количество очков может зависеть от скорости кубика, – пример того, как действует ошибка соразмерности: под ее влиянием мы меняем поведение и убеждения, хотя на самом деле последствия наших действий совершенно случайны.

Это только один пример. Влияние ошибки соразмерности не ограничивается манерой бросания кубиков, оно распространяется гораздо глубже. Оно формирует наше представление о жизни, Вселенной и вообще обо всем. Когда с нами происходит что-то важное, мы ищем такую же важную причину{480}. Может быть, вы поймаете себя за размышлениями такого рода о событиях, случившихся в вашей жизни. Если произошло что-то значительное, например вы выиграли $50 000 в моментальную лотерею или случайно познакомились с любовью всей своей жизни, вы не можете не думать, что у этого события должна существовать какая-то важная причина. Возможно, это кармическая награда за ваши добрые дела. Может быть, сама судьба привела вашего избранника на встречу с вами. Точно так же, когда мы переживаем личную трагедию, то склонны считать ее частью божественного плана или работой самого дьявола.

Даже если мы не верим ни в судьбу, ни в карму, ни в Бога, ни в Сатану, большинству из нас все равно приходят в голову подобные мысли. Психологи Михаэль Люпфер и Элизабет Лэйман показали, что в основном это происходит, если мы не можем контролировать события, а их последствия изменят нашу жизнь. Очень неприятно думать, что наши удачи и неудачи – всего лишь результат слепого случая или что мы встретили нашу вторую половину не благодаря какому-нибудь вселенскому замыслу, а потому что слишком много выпили и нас стошнило прямо на туфли очаровательной незнакомки.

Даже ученые, которые должны быть оплотом разумности и объективности, могут поддаться ошибке соразмерности. Многие историки утверждают, что главные исторические события, такие как, например, Первая мировая война, были, в общем, неизбежны. Они говорят, что Европа стояла на пороге войны и даже если бы события пошли иначе, все равно что-нибудь бы вызвало глобальный конфликт. Но насколько оправданно такое мнение?

Ключевым событием, запустившим начало Первой мировой войны, стало убийство эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда во время его официального визита в Сараево. Экстремистская организация «Черная рука» запланировала устранить эрцгерцога. Вдоль дороги встали шесть убийц, вооруженных гранатами, которые надо было бросить в кортеж Фердинанда, когда тот проедет мимо. Первые двое струсили и не стали бросать. Третий швырнул гранату в автомобиль Фердинанда, но она отскочила и взорвалась рядом. Неудачливый убийца принял таблетку с цианистым калием и бросился в ближайшую реку. К несчастью для него, доза была слишком мала и вызвала только сильную рвоту, а река оказалась всего лишь четверть метра глубиной. Он был незамедлительно избит толпой и взят под стражу. Остальные убийцы поняли, что покушение не удалось, и тихо скрылись. Лишь слегка огорченный Фердинанд решил продолжить свой визит. Позже в тот же день его автомобиль сделал ошибочный поворот и на мгновение притормозил, чтобы развернуться. Как нарочно машина Фердинанда остановилась прямо около кафе, в котором грустил из-за неудавшегося покушения один из несостоявшихся убийц – Гаврило Принцип. Выйдя наружу и оказавшись в нескольких метрах от эрцгерцога, Принцип воспользовался случаем. Он выхватил пистолет и выпустил две пули в машину, убив Фердинанда и его жену.

Легко представить, как небольшое изменение в последовательности событий помогло бы Фердинанду избежать смерти. Если бы Фердинанд прервал свой визит, если бы его водитель не сбился с пути, если бы Принцип выбрал другое кафе или же не вышел наружу в нужный момент, убийство никогда бы не состоялось. Гораздо труднее представить, к каким огромным последствиям могла бы привести одна маленькая поправка в череде событий. Можно ли было предотвратить войну? По данным политолога Ричарда Лебоу, историки и политологи обычно отрицают, что ошибка невнимательного водителя может кардинально повлиять на мировые события{481}. Но возможно, их суждения искажены ошибкой соразмерности. Они ищут причины, которые по своим масштабам соответствовали бы следствиям, и мысль о том, что такая мелочь могла полностью изменить ход истории, вызывает у них бессознательный протест. Вполне вероятно, что Европа была пороховой бочкой, готовой взорваться от любого конфликта, но без этого убийства конфликт мог бы не вспыхнуть, враждебная напряженность потихоньку утихла бы и войны можно было избежать.

Неудивительно, что ученые поддаются ошибке соразмерности. Она свойственна всем нам. Она может даже незаметно влиять на то, как мы общаемся. Лингвисты отмечают, что, когда мы произносим такие английские слова, как little (маленький), petite (миниатюрный), diminutive (малюсенький), itsy-bitsy (незначительный), teenie-weenie (крошечный) (не будем продолжать про yellow polka-dot bikini)[24], наши губы и гортань сжимаются, а слова large (большой), huge (огромный), vast (громадный), rotund (толстый), enormous (здоровенный) и humongous (огроменный) вызывают расширение нашего голосового аппарата{482}. Это верно и для других языков. Сравните испанские слова gordo (толстый) и chico (маленький) или французские petit (маленький) и grand (громадный). Если мы хотим выразить идею чего-то большого, мы произносим солидные звуки. Чтобы показать маленькое, мы производим тонкие звуки. По-видимому, уже в самом устройстве нашего мозга заложено стремление находить соответствие между тем, что мы думаем о размере чего-либо, и тем, как об этом говорим.