казался бы слух, каждое сообщение о самолете тщательно проверялось. Моя журналистская работа сводилась к ежедневной отправке небольшой корреспонденции, а главным образом — к организации поисков, устройству пунктов снабжения горючим и к ночным дежурствам на радиостанции.　

Зарядили нудные осенние дожди. По вечерам разгоралось северное сияние, в небе вспыхивали, трепетно играя и разливаясь, причудливые лучи. Население Фербэнкса убывало. Возвращались на юг сезонные рабочие, последние группы туристов, незадачливые искатели приключений. Скоро в городке останется не больше трех-трех с половиной тысяч жителей.　

Томительно тянутся ночные дежурства. Каждые три часа Фербэнкс переговаривается с Анадырем, откуда передают нескончаемые столбики цифр — сводки погоды для самолетов, ведущих поиски. В полночь я беседую с радистом «Красина»; краснознаменный ледокол крейсирует вдоль побережья, служа базой для двух советских гидропланов. Экипажи четырех воздушных кораблей, прибывших на остров Рудольфа, летают в район полюса, обследуя огромную область. «Летающая лодка» Уилкинса, стартуя с канадского побережья на север, в одном из рейсов достигла восемьдесят пятой параллели.　

— Хотите послушать русскую передачу? — обратился ко мне как-то ночью солдат-радист Клиффорд Феллоус, веселый и легкомысленный парень, заметив, видимо, что советский партнер по дежурству загрустил. Феллоус долго настраивал свободный приемник на «рашен бродкэстинг» — «русское широковещание». Я взял наушники…　

С той ночи прошли уже годы, но в памяти и поныне свежо волнение, которое вызвала во мне родная речь. Тем, кто долго пробыл на чужбине, вдали от своего отечества и народа, хорошо знакомо непреодолимое чувство тоски по Родине… Над Уралом, Сибирью и Дальним Востоком, над Тихим океаном и американским Севером проносился голос русского диктора. Хабаровск транслировал московскую передачу — концерт из произведений русских композиторов. Козловский спел романс «Для берегов отчизны дальней» и арию Ленского, Барсова исполнила алябьевского «Соловья», Лемешев — чудесные русские песни… В следующую ночь я слушал «Русалку», а в четыре часа утра впервые записал передачу ТАСС. Теперь по утрам Беляков, сменяя ночного дежурного, читал мой «бюллетень» с новостями. Так мы узнали о полетах воздушной экспедиции Марка Ивановича Шевелева на поиски «Н-209», о сборе очередного урожая, о выборах в Верховный Совет СССР.　

Быстрыми шагами приближалась зима, лагуны на побережье замерзали. Экипаж «летающей лодки» стартовал в последний рейс и достиг восемьдесят шестой параллели. Но этот полет, как и предшествовавшие ему и многие последующие, не дал ничего. Участь экипажа «Н-209» осталась загадкой.　

Три года назад, выбираясь из разбитого «Флейстера», распластавшегося на снежном саване Колючинсхой губы, Леваневский сказал: «Побежденным себя не считаю…» И полярный летчик продолжал борьбу с северной стихией, прокладывая новые воздушные дороги в центральной Арктике. Какая трагедия произошла тринадцатого августа за Северным полюсом, мы не знаем. Экипаж Леваневского разыскивали в течение года. Но ни отважные и рискованные полеты Водопьянова, Мошковского и других советских пилотов над полюсом, ни дальние рейсы с побережья американского материка не бросили даже слабого луча света на участь, постигшую «Н-209».　

Арктика ревниво хранит тайны. О судьбе Руала Амундсена, пропавшего без вести к северу от Шпицбергена во время поисков итальянских дирижаблистов, можно было строить уверенные предположения лишь спустя десять недель: на северный берег Норвегии волны выбросили один из поплавков разбитого «Латама». Судьба шведского инженера Саламона Андрэ и двух его спутников, вылетевших на воздушном шаре «Орел» к Северному полюсу, стала известной только через тридцать три года. Какая катастрофа постигла «Н-209», неизвестно. Есть лишь последняя радиограмма, подписанная Леваневским, а после этого — ни одного нового факта, который помог бы раскрыть происшедшее. Можно строить любые предположения: потеря управления в тумане и стремительное падение, катастрофическое обледенение и гибель в воздухе, помешавшая радисту передать хотя бы несколько сигналов…　

Кончался сентябрь. Расстроенный и грустный Беляков провожал меня на аэродром. Он на долгие месяцы оставался один в зимнем Фербэнксе. Я возвращался на родину.　

Рейсовый «Локхид» сделал круг над городом. Прощай, Фербэнкс! За эти два месяца «золотое сердце Аляски» раскрылось передо мной, обнажив всю тоску, пустоту и уныние американской провинции. Пройдут годы, быть может, город разрастется, появятся новые авеню, таверны и бары. Но, как и теперь, засасывающая скука будет владеть душами людей: «Вчера — Катерпиллер, сегодня — Катерпиллер, завтра — Катерпиллер…»　

Кто знал в те предвоенные годы, что спустя несколько лет империалисты превратят тихую и мирную Аляску в военный лагерь, в плацдарм для агрессии? Впрочем, американские милитаристы знали это еще тогда. Правда, ни в Джюно, ни в Фербэнксе, ни в Кетчикене мы не встречали людей в военной форме, но почему уже в то время на Аляске было подготовлено полтораста посадочных площадок, причем многие из них могли принять четырехмоторные «Боинги»? Сто пятьдесят площадок! Не слишком ли много для самолетов единственной авиационной линии Джюно — Фербэнкс — Ном? Или военное министерство США проявляло трогательную заботливость о самолете «Воздушное сообщение Левари» на случай вынужденной посадки?..　

Агрессивные планы американских империалистов, стремящихся к мировому господству, раскрылись в послевоенные годы. На Аляску, в Берингово море, в высокие широты Ледовитого океана двинулись военные и военно-морские экспедиции. Территория американского Севера стала ареной длительных маневров войсковых соединений, испытывающих транспортные средства, вооружение и снаряжение. В Беринговом и Чукотском морях появились перископы подводных лодок Тихоокеанского флота США. На улицах Фербэнкса, аляскинских городов и поселков маршируют армейские батальоны. С авиационных баз, разбросанных по всему полуострову, взлетают эскадрильи тяжелых бомбардировщиков…　

Раскрылась широко задуманная полярная стратегия американского империализма.

XVIII

Перед расставанием с Аляской мне суждено было стать свидетелем еще одного «флеша». Издающаяся в Джюно газета «Дейли эмпайр» ошеломила читателей заголовком во всю первую страницу: «Предполагают, что Уилкинс разбился в Арктике». Корреспонденты телеграфных агентств распространили это сообщение по всей стране.　

Что за сон! Несколько часов назад я отправил в Москву телеграмму, что Уилкинс благополучно вернулся из последнего рейса на Север, «летающая лодка» опустилась возле Аклавика на озере. Неужели я ввел редакцию и читателей в заблуждение?　

— Откуда взялось известие об Уилкинсе? — спросил я корреспондента «Дейли эмпайр».　

— Канадцы из Эдмонтона передали, что в Аклавик он не прибыл, а по расчетам горючее на самолете вышло. Вот у нас и возникло предположение, что «Консолидейтед» разбился. Завтра дадим поправку.　

Это был типичный «флеш». Вероятно, иных даже разочаровал благополучный исход полета. Гибель «летающей лодки» надолго обеспечила бы желтых репортеров.　

Пароход «Аляска», завершив трехсуточное плавание из Джюно, подошел к причалу сиэттльского порта. Спускаясь по трапу, я услышал знакомый голос, выкликающий мою фамилию. Неужели старый приятель Джонсон-Коханецкий, коммерческий представитель «Постэл-телеграф»? И точно: это был он. Джонсон суетился и хлопотал о багаже, то и дело поглядывая печальными