Путешествие третье (1939 г.)

I

Вася Локтев, двадцатилетний крепыш и страстный спортсмен, сидел в аппаратной московской радиостанции «Главзолота» и автоматически сортировал телеграммы с якутских приисков. Но мысли его были далеко. У молодого радиста не выходила из головы вчерашняя лыжная прогулка: таинственная хижина среди снежного поля, незнакомец в мехах, невольно подслушанные загадочные разговоры… Как глупо, по-мальчишески, бежал он, не разузнав в чем дело! А теперь, поди, — догадывайся… Сказать товарищам? Не поверят, высмеют… А ведь он доподлинно, своими глазами видел, своими ушами слышал!..　

— Локтев мечтает, — заметил кто-то из радистов.　

— А взгляд у него бессмысленный, как у влюбленного, — пошутил другой. — Опомнись, чемпион!　

— Хватит вам издеваться! — с сердцем сказал Вася. — Знали бы, какое у меня происшествие вышло!..　

Товарищам не пришлось его уговаривать. Васе и самому не терпелось поделиться с приятелями; быть может, они найдут ключ к загадке?..　

Накануне было воскресенье, и Локтев, по обыкновению, отправился на загородную лыжную прогулку. Миновав Калужскую заставу, он свернул с шоссе и побежал по целине. Лыжи скользят самоходками, снег похрустывает, ветерок морозит щеки — красота!.. И вдруг в чистом поле, откуда ни возьмись, — какое то строение, вроде хижины. Вася готов был поклясться, что в прошлое воскресенье тут ничего не было. Его разобрало любопытство, он подошел ближе. Действительно, домик, вернее сказать, просторная палатка. Шагах в пятнадцати стоит ветряк, металлические крылья замерли; по другую сторону палатки — деревянная будочка и мачта с антенной…　

— Радиостанция? — перебил рассказчика нетерпеливый голос.　

— Я и сам подумал… Подхожу к палатке вплотную. За стеной что-то гудит, словно примус.　

— Значит, там люди были?　

— Ну, да! Трое или четверо. Они переговаривались, только я мало что разобрал, — мешал примус окаянный.　

Интерес слушателей к Васиному рассказу заметно нарастал. Палатка с радиостанцией в поле, совсем рядом с Москвой, — о таком, действительно, не приходилось слышать!　

— Что же за люди? О чем они толковали?　

— Загадка! — пожал плечами Локтев. — До меня долетели лишь несколько фраз. Один спрашивает: «Не пора тебе, Женя, смотреть приборы?» Другой отвечает: «Еще полудня нет». Немного погодя — новый голос: «Недавно покушали, а меня опять на еду потянуло. Боюсь, с нашим аппетитом там никаких запасов не хватит». А тот, что спрашивал насчет приборов, говорит: «У меня в полдень свидание с Одессой. Давайте почаевничаем…» Неловко все же подслушивать чужие разговоры. Только хотел отойти, как вдруг примус утих, и я явственно слышу: «Ну, Пэпэ, досказывай, как ты с трупами расправлялся…»　

— С трупами? — недоверчиво переспросил один из слушателей. — Ослышался ты, наверное с трубами…　

— Нет, точно: с трупами… Вы, товарищи, знаете, что я не из трусливых, но тут мне стало не по себе. Повернул на свою лыжню, слышу позади скрип. Из палатки выходит высокий человек в унтах выше колен, в пыжиковой шапке, в меховой куртке. В такой одежде сорокаградусный мороз не страшен! Человек меня не заметил, прошел к ветряку, пустил на полный ход. Крылья завертелись. Тут только он взглянул в мою сторону. Видимо, ошалелое у меня было выражение, потому что он улыбнулся. Ну, все! И вот второй день у меня не выходит из головы: чем они занимаются там в поле? Таинственное дело, товарищи…　

Старший радист, сидевший до сих пор безмолвно, откликнулся из угла:　

— Ничего особенного: собрались люди поохотиться и расположились на привал.　

— У Калужского шоссе медведя поднимать, что ли? К чему им ветряк? А радиостанция?..　

— Какой там привал! Надо было тебе, Вася, сообщить в милицию…　

— Вот и я терзаюсь, не проглядел ли серьезного дела, — признался Локтев.

Все умолкли. Тишину прервал насмешливый голос:　

— А я знаю! Стоит еще раздумывать!.. Это же не что иное, как подготовка к киносъемке. «Семеро смелых», помните? А тут снимают новый фильм из северной жизни. Сцены лагеря за полярным кругом. Не поторопись Вася уйти, дождался бы операторов. А те четверо — артисты: говоришь, одного звали Пэпэ? Да ведь был такой фильм «Пэпэ» или «Пэпо» из армянской жизни…　

Вася скептически взглянул на приятеля. Если все это для съемки, то причем «свидание с Одессой», какие-то неизвестные приборы, наконец — трупы!..　

— Я остаюсь при своем мнении, — твердо сказал Вася.　

— А именно?　

— Что это… очень загадочно и таинственно…　

Молодой радист не утерпел и в следующее воскресенье снова отправился на лыжах за Калужскую заставу.　

Отталкиваясь палками, он легко скользил по целине к месту недавней встречи. Что за чудо? Вокруг — чистое поле. Там, где стояла палатка, радиомачта, ветряк — пустое место… Таинственные незнакомцы исчезли. Свежий снег замел следы.　

Приснилось Васе, что ли?..

II

Нет, Васе не почудилось.　

За несколько месяцев до того случай свел меня с человеком, который имел прямое отношение к эпизоду за Калужской заставой. Было это в Китай-городе — так прежде называли торговую часть московского центра. Китай-город ограничен Красной площадью, набережной Москвы-реки, площадями Ногина, Дзержинского, Свердлова и Революции. В этом уголке столицы сохранились здания трехвековой давности; узенькие кривые переулки былого Зарядья спускаются к реке. На старинной улочке, застроенной каменными купеческими лабазами, в глубине глухого двора поместился один из хозяйственных отделов Главного управления Северного морского пути. Это новое советское учреждение возникло в 1932 году, после того как экспедиция «Сибирякова» проложила дорогу во льдах полярного Севера. В стенах этого учреждения можно было встретить полярных мореплавателей и разведчиков горных богатств, арктических ученых и летчиков, штурманов и зверобоев.　

Я беседовал с гидрографом, вернувшимся из экспедиции в Карское море, когда в комнату вбежал низкорослый полный человек, лет сорока пяти, с крупными чертами лица, очень подвижной и разговорчивый. Перелистывая толстую тетрадь, извлеченную из портфеля, он расспрашивал сотрудников, готов ли интересовавший его заказ:

— Плавленый сыр получен? А томат-паста? Паюсная икра? Когда же будет порошок из кур?.. Лимонная кислота поступила? Морс?..　

Получив неудовлетворительный ответ, он сердито морщился и стучал карандашом по столу.　

— Кто это? — спросил я гидрографа.　

— Разве не знаете? Иван Дмитриевич Папанин — начальник полярной экспедиции…　

В ближайшие месяцы мне пришлось встречать его только мельком. Сталинский маршрут Чкалова занимал все мое время. Осенние недели я провел с Михаилом Сергеевичем Бабушкиным на Северном Кавказе и в Москву вернулся, когда на полях уже лежал глубокий снег.　

Гуляя по аллеям железноводского парка, Бабушкин рассказывал мне о дальнейших планах исследования Арктики. То, что сделали советские полярники, моряки и летчики за последние четыре года, превосходило