Он заметил Такахиро у одного из разведенных костров. Тот с тоской взирал за сборами остальных и изредка рваным движением шевелил длинной палкой угли. Когда он увидел своего господина, то поднялся с поваленного бревна, но ничего не сказал и опустил голову.

Мамору знал, что Такахиро тяжело переживал известие о жестокой расправе, которую люди советника Горо учинили над служанкой Юми. Он и она сблизились за то время, пока служили Мамору в Императорском дворце. Иногда он думал, что если бы им было даровано еще немного времени, то Такахиро непременно предложил бы ей принести брачные клятвы.

Но теперь это уже никогда не сбудется.

Что-то заставило Мамору замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться напротив самурая.

— Я ни за что тебя не наказываю, — сказал он то, что крутилось в голове и раньше, а теперь вдруг обрело форму.

Судя по тому, как Такахиро вскинулся и отшатнулся, подобная мысль крепко засела у него где-то глубоко в подсознании.

— Я так и не думал, господин, — глухо пробормотал он.

Мамору не стал показывать, что почувствовал его ложь. Он протянул руку и крепко стиснул его плечо.

— Мало людей, кому я мог бы доверить госпожу Талилу. И ты — один из них.

Такахиро едва заметно вздрогнул и кивнул.

— Я был бы рад умереть за вас. Бок о бок с вами, — вытолкнул он из себя.

— Мы не идем умирать, — Мамору усмехнулся. — Мы идем побеждать.

Потом его окликнули, и он ушел, но еще долго чувствовал спиной взгляд своего самурая.

Полководец Осака, разыскавший его, чтобы в последний раз обсудить запланированное, держал лицо гораздо лучше Такахиро, но даже в его глазах нет-нет да и мелькала глубоко запрятанная тоска.

— Береги ее, — сказал ему Мамору, когда карты были свернуто, и убраны деревянные фигурки, изображавшие войско.

Полководец кивнул.

— Госпожу Талилу очень трудно беречь, — сказал он, усмехнувшись тонкими, сухими губами.

Мамору вернул ему усмешку. Он сам знал это, как никто.

— И останови, если она решит присоединиться ко мне раньше срока, — стерев с лица даже намек на улыбку, он вновь посерьезнел.

О том, что не прозвучало, им не нужно было говорить вслух.

Если он начнет проигрывать, а Талила захочет отступиться от плана. Если придут вести о его гибели... О сокрушительном поражении, которое он принял от Императора...

Полководец Осака вновь кивнул и повел плечами. Хотел бы он знать, как сможет остановить госпожу, которая в своем упрямстве давно сравнялась с господином. А, быть может, даже превзошла. Мамору не замечал этого лишь потому, что ему Талила подчинялась безоговорочно и неукоснительно. Но она не слушала никого, кроме него...

— Лучше вы не проигрывайте, господин, — Осака, не сдержавшись, фыркнул.

И каково же было его удивление, когда он услышал раскатистый, громкий смех Мамору.

— Я постараюсь, — заверил он все еще с улыбкой.

Когда Мамору вернулся к шатру, Талила уже не спала. Она ждала его снаружи, с отсутствующим видом поигрывая катаной: перебрасывала меч из руки в руку, крутила его в ладони под разными углами, стучала пальцами по острому лезвию, любовалась редкими лучами, что отражались в его гладкой поверхности...

— Пора? — спросила она, оставив свою забаву, едва услышала его шаги.

Он молча кивнул. Талила вдруг осунулась и втянула голову в плечи. Движения мгновенно стали суетными, каким-то рваными, незаконченными. Она хотела убрать катану в ножны, но застыла посередине, посмотрела на Мамору и открыла рот, чтобы что-то сказать, и вспомнила, что так и не спрятала меч, и вернулась к нему...

Ее руки мелко-мелко тряслись.

Мамору подошел к ней и порывисто обнял, притянул к своей груди, и Талила застыла в его руках неживой статуей, часто, тяжело дыша.

— Поклянись, что вернешься, — потребовала она, когда смогла что-то сказать.

— Клянусь, — послушно отозвался он, раз за разом проводя ладонью по ее затылку.

Он хотел запомнить ее всю. Вбить себе в память, на подкорку разума, чтобы она была рядом с ним все то долгое время, что им суждено провести порознь... Запомнить ее запах, ощущение ее волос в своей руки, тепло ее тела, гладкую кожу на лице, вкус ее губ...

Но у них не было времени на долгое прощание, и потому Мамору вскоре отстранился и отступил. Талила проводила его тоскливым взглядом, но не посмела удержать. Она и так порой стыдилась той отчаянной, болезненной силы, с которой она за него цеплялась. Словно он за несколько дней стал для нее всем миром.

— Ты поклялся, — проговорила она, неотрывно смотря на него.

В ее голосе звучали слезы, но глаза были сухими.

Губы Мамору дрогнули в улыбке. Он в последний раз позволил себе коснуться ладонью ее щеки, жадным взглядом впился в лицо, чтобы запечатлеть на своих зрачках. Потом быстро ее поцеловал, развернулся и пошел к центру лагеря, где их уже дожидались самураи.

Вздохнув, Талила выпрямилась и направилась за ним.

Потом он уехал, уведя за собой воинов, а она осталась одна.

***

Но не совсем.

Глава 24

Не единожды он водил за собой войско, но никогда — так.

Прежде он шел по земле и чувствовал за своей спиной Империю. Теперь же Империя лежала перед ним, а позади него были те, кого многие называли предателями. Отступниками. И страна вдруг превратилась для него в неизведанное, опасное болото, где один неверный шаг мог привести к гибели.

Мамору не знал, кого они встретят за следующим поворотом. Не знал, что ждет их в ближайших деревнях, мимо которых они будут проходить. Не знал, не готовится ли засада в городах, что лежали на его пути. Опасность подстерегала везде, на каждом шагу, и это было одной из причин, почему он отправил Талилу долгим, окружным путем.

Так сложилось, что земли на востоке всегда считались мятежными. Нынешний Император относился к ним с подозрительностью, которую можно было принять за паранойю. Любые недовольства там подавлялись особенно жестко. Когда-то он сам сдерживал мятежи в тех деревнях. Восточные земли были обложенными дополнительными податями и уплачивали в казну на десятину больше. И пусть теперь он идет не с императорским знаменем, а против него, у него не было иллюзий — его там не ждут ни как спасителя, ни как освободителя.

Императора там ненавидели. Мамору — пожалуй — тоже. Без него Талиле