— Держу пари, я читаю больше, чем ты, — заявила она, словно ему было не наплевать на любой аспект ее жизни. Распространенная ошибка неособенных людей, которым кажется, что кому-то есть до них дело.

Но он притворился заинтересованным. И когда она небрежно сказала ему, что ее смена скоро закончится, он ее дождался. К концу ночи у него в коллекции появился второй зуб.

И Чарли определенно отличалась от Мэдди, этой эгоистичной шлюхи.

Он невзлюбил ее с момента первой встречи. Так одеваться! Говорить в таком тоне! Делать все возможное, чтобы тебя заметили!

То, что Робби нашел ее тем вечером, оказалось счастливой случайностью. Он как обычно бродил по улицам, высматривал таких же особенных, как он, и презрительно оценивал остальных. Он направился к переулку, привлеченный ужасной музыкой, доносившейся из бара.

И она была там.

Сжимала в руках свою безвкусную сумочку и возилась с зажигалкой.

Она ныла ему о своей ужасной ночи, хотя ему было все равно. Но потом она упомянула Чарли, рассказала, как они поссорились, как она волнуется, что навсегда разрушила их дружбу.

Именно тогда Робби понял, что ему нужно делать. Избавиться от Мэдди. Чтобы Чарли принадлежала только ему.

Он провел последний год, изучая Чарли, учась у нее, даже любя ее. Он планировал их совместную жизнь. Брак, дети, карьера. Они состарятся и станут особенными вместе, и все будут им завидовать.

С подобными мыслями он без колебаний убил Мэдди, хотя она и умоляла пощадить ее.

И вот к чему это привело.

Теперь ему придется убрать Чарли. У него не имелось другого выбора. Оставлять ее в живых было слишком рискованно. Его неординарность перевешивала ее.

Оставалось лишь одно маленькое утешение: он сможет забрать зуб. Безделушку на память о Чарли. Коробочка, в которой находились остальные, покачивалась в воде у его плеча, как будто только и ждала пополнения.

Его правая рука напряглась, удерживая Чарли под водой. Позвоночник выгибался, чтобы его голова оставалась над поверхностью. Ноги упирались в сиденье и приборную панель, создавая рычаг.

Чарли замерла.

Больше никаких пинков, никаких ударов, никаких взмахов руками.

Все спокойно.

Но когда Робби начал ослаблять хватку, что-то холодное щелкнуло вокруг его правого запястья.

Посмотрев вниз, он обнаружил на себе браслет наручников.

Затем с ужасом, настолько глубоким, что тот буквально вымораживал его душу, Робби услышал еще один щелчок.

Чарли не забыла о наручниках Джоша. Они всегда держала их в уме, такие холодные и плоские в переднем кармане джинсов. Она просто не знала, каким образом их использовать.

Только когда Робби запихнул ее под воду, она наконец поняла.

И теперь, защелкнув второй браслет вокруг руля, Чарли с удовлетворением осознала, что ждала не зря.

Она хотела вынырнуть, но машина была почти заполнена водой. Высота воздушной прослойки сверху уже не превышала восьми дюймов воздуха. Впрочем, этого хватало, чтобы Чарли могла запрокинуть голову и заговорить.

Чего нельзя было сказать о Робби.

Благодаря наручникам, приковавшим его к рулю, он уже не мог держать рот над поверхностью. Ватерлиния теперь поравнялась с его носом, и он поднял на Чарли свои большие, как у Бэмби, глаза. Всего несколько часов назад этот взгляд растопил бы сердце Чарли. Сейчас она чувствовала только гнев.

Робби продолжал умоляюще смотреть на нее. Похоже, он думал, что у нее есть ключ от наручников.

Он ошибался.

Даже если бы она знала, где ключ, она, черт возьми, не использовала бы его, чтобы освободить Робби.

— Это за Мэдди! — сказала Чарли, зная, что он все еще слышит ее.

Затем подняла плоскогубцы, которые схватила с пола, когда была под водой.

— А это — за Мардж!

В больнице было тихо. Все, от медсестер до клерков и волонтеров-«леденцов»[55], работали в приглушенной тишине, хотя и не слишком загруженно. В справочном бюро находился только один посетитель — мужчина средних лет, развалившийся в кресле у двери с отсутствующим взглядом. Чарли надеялась, что он просто устал, хотя слегка сомневалась в этом. У него был вид человека, которому сообщили плохие новости. Чарли подозревала, что сама выглядит примерно так же.

Чуть раньше она уже была здесь. Прежде чем отправить девушку в полицейский участок, ее привезли сюда. Получилась бешеная поездка на «скорой помощи» прямо из «Домика в горном оазисе»; правда, в экстренном вмешательстве врачей нуждалась не она, а другой человек — тот, что находился вместе с ней в карете «скорой».

Травмы Чарли сочли незначительными. Несколько царапин, синяков и сломанный нос — от удара, нанесенного локтем Робби. Теперь поперек переносицы приклеили толстую полоску пластыря. Впервые увидев себя в зеркале в таком виде, Чарли не удержалась и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:

— «Чайнатаун». Роман Полански. Тысяча девятьсот семьдесят четвертый. В главных ролях Джек Николсон и Фэй Данауэй.

Медсестра, которая делала запись, не поняла, о чем речь.

— Вы должны это посмотреть, — сказала Чарли. — Это классика.

Затем она отправилась в полицейский участок, где описала свой долгий ночной тест на выносливость, опустив то, что, по ее мнению, копам не обязательно было знать. Их не особенно интересовали подробности, почему Чарли оказалсь в «Домике», как он загорелся и что там делали остальные. Все, что действительно волновало копов, это то, что «убийца из кампуса» выявлен и тело его, прикованное наручниками к рулю, найдено дрейфующим в затонувшем «вольво».

Чарли не стала скрывать правду об этом.

— Это была самооборона, — сказала она, ведь так все и было.

В большей степени.

В свою очередь, полицейские рассказали Чарли, как кто-то, проезжая по Дэд-Ривер-Роуд, увидел пожар, поспешил к закусочной и позвонил 911 по тому же таксофону, которым ночью уже пользовалась Чарли. Когда прибыли первые спасатели, они обнаружили ее промокшей и дрожащей на обочине дороги, ведущей к домику.

Чарли нашли первой. Но не единственной.

И именно этого человека она пришла навестить, вернувшись в больницу из полицейского участка. Чарли почти высохла, хотя пальто Мэдди все еще оставалось влажным и остро нуждалось в химчистке. Ей и самой не помешало бы хорошенько помыться: волосы были в беспорядке, жижа из бассейна все еще местами давала о себе знать, и пахла она наверняка, как мокрая собака, которая завернулась во что-то мертвое.