— А хорошо получилось! — восхищается Катерина, которая усиленно меня уговаривала оставить длинные волосы.

И да, глядя в зеркало на свое отражение, я согласна. Этот маленький риск стоил того, чтобы увидеть себя обновленной, мне идет удлиненное карэ, несколько светлых прядей, которые теперь появились, да и этот нюанс, что одна сторона длиннее, тоже весьма интересный.

А еще…

Но в этом я признаюсь только себе и не вслух, я помню, как нравились Фролу мои распущенные длинные волосы, помню, как он любил сжимать их в руках, пропускать через пальцы.

А теперь…

Пусть даже образно, но я не только скидываю с себя часть его энергетики. Я от него ускользаю.

***

Но этого мало, хочется встряхнуться, выбить себя из какого-то странного, полусонного состояния, и я легко соглашаюсь поехать с подругой в клуб.

— Оль, — впервые вижу робкий взгляд Катерины, — а Макар нам не помешает?

— Нет, — улыбаюсь я. — А что, уже соскучилась по своему Алладину?

— Да. Нет, — ответ невпопад. — Не знаю. Да и какая разница, если у нас все несерьезно?

— Тогда советую быть осторожней, — говорю я. — Потому что я это уже проходила.

На самом деле я, конечно, лукавлю, потому что про мой случай рано упоминать в прошедшем времени. Не отболело, не отпустило.

Но клуб — это еще один шаг к забытью, в который я с удовольствием окунаюсь.

Быстрая поездка домой, смена джинсов на облегающее платье холодного серого цвета, как из застывшего серебра или, — что более четко определяет мое настроение, — разбитых осколков. Легкие ботинки на таком каблуке, что я снова чувствую себя балериной, которая пытается удержать осанку и равновесие на неудобных пуантах. Минута, чтобы принять себя в новом образе и понять, что да, это я, и сейчас мне такой быть комфортно.

— Чума, — встречает Макар мое появление у машины, немного хмурится, еще раз осматривает. Потом замечает выходящую из парадного Катерину, которая тоже выглядит превосходно и усмехается. — Похоже, мне надо было взять пару уроков бокса, обновить свои навыки. А то еще не отобью от вас прилипчивых кавалеров.

— От меня отбивать не надо, — успокаиваю его.

Но вместо того, чтобы действительно выдохнуть, что с его плеч один груз сполз добровольно, он выглядит недовольным за это самовольное, дерзкое поведение. Целует Катерину, галантно помогает ей сесть в машину, и бросает еще один недовольный взгляд, заметив, что я распахиваю дверь для себя.

— Макар, — улыбаюсь ему, — за мной не надо приглядывать.

— Ну да, — ворчит он, — я так и вижу.

Я мало хожу по клубам — небольшой опыт в сопровождении Фрола не в счет, поэтому для меня все это еще в новинку. И то, что охранники пропускают после фейс-контроля и по знакомству, и то, что столько желающих провести воскресный вечер не дома или в компании лучших друзей, а среди незнакомых, гудящих людей.

Но стоит только войти в клуб и немного освоиться за столиком на втором этаже, как я понимаю, что мне здесь нравится. Не знаю, то ли я просто чувствую себя свободно в этой компании, то ли работает мое настроение, которое жаждет, требует перемен, то ли помогает коктейль, который оказывается удивительно вкусным и легким. Таким легким, что заражает легкостью и меня, и хочется взметнуться, взлететь, воспарить над тем унынием, которое тисками в меня вцепилось.

Но сейчас меня не напрягает ни громкая музыка, ни толпы танцующих, ни светящиеся файерболы, ни дергающаяся внизу пестрота, напоминающая ожившие картины импрессионистов, ни частый смех посторонних, ни случайные ленивые взгляды тех, кто тоже сидит за столиками на втором этаже.

Не выдерживаю и тяну Катерину вниз, туда, где так весело, туда, где никого ничего не волнует. Туда, где так много людей, отражающих мое настроение. Возможно, таких же брошенных, одиноких, но не желающих с этим мириться.

Макар остается за столиком, отговариваясь тем, что присоединится к нам позже, а мы с подругой хохочем и крутимся на танцполе, заставляя своей одеждой и смехом еще ярче сиять файерболы.

Толпа заражает, каждый шаг, каждое движение, поворот, взмах руками помогает забыться, не думать. Разве можно быть одиноким, несчастным, когда вокруг тебя так много людей и улыбок? Нет! И я убеждаю себя, что счастлива, убеждаю, что мне все равно и что я не пытаюсь себя обмануть — мне действительно становится легче.

Голова кружится от музыки и быстрых, резких движений, время стирается, одновременно сбивая запреты. Не знаю, как долго я кручусь на танцполе, как долго смеюсь и как часто закрываю глаза, пытаюсь отдаться этому шуму и музыке, чтобы перестать чувствовать себя раненой птицей.

Откуда-то из памяти тела рождаются движения, которые передают мое состояние — желание взлететь, воспарить, улететь, спрятаться за облаками, которых здесь даже не видно. Ловлю на себе восхищенные взгляды подруги, и смеюсь пуще прежнего — так хочется сбросить с себя ботинки и стать на носочки. Тогда бы я точно взлетела, растворилась вдали.

А пока…

Завистливые женские взгляды, заинтересованные — мужчин, которые отмечаю вскользь, заставляют жалеть, что я так мало лет уделила балету. Не могу показать, по-настоящему передать то, что чувствую.

Я не лебедь. Я просто ворона, которой повредили крыло и которая не хочет верить, что теперь все, что ей остается — это смотреть на любимое небо с земли.

Катерина обнимает меня, просит дать передышку, но я качаю головой и отпускаю только ее. Себя — не могу.

Не могу перестать двигаться, не могу перестать смеяться, не могу перестать отдаваться танцам, к которым раньше была безразлична, а теперь они мне помогают.

Лица мужчин, которые хотят танцевать со мной, меняются почти так же часто, как музыка. Не выдерживают, понимают, что я не здесь, меня не поймать, и уходят за более легкой добычей.

Отпускаю их.

Забываю, что они вообще со мной были.

Танцую одна, пока снова кто-то не рискует меня обуздать, снова не надеется, что его лицо я запомню.

Нереально, для меня сегодня все лица мужчин одинаковые. Единственное, что машинально отмечается — цвет волос, да и то успеваю это заметить только в медленном танце, когда голова не кружится, когда сердце не бьется так сильно и когда есть время чуть выдохнуть.

Чтобы потом снова отдаться быстрой мелодии, когда партнер не нужен совсем.

В какой-то момент я сбиваюсь.

Музыка рвется, пытаясь пробиться к барабанным перепонкам, чтобы снова меня завести. А я стою, устало откидываю с лица длинную светлую прядь, выдыхаю. Смотрю на эту толпу, которая окружает меня, и чувствую себя лишней.

Может быть, понимаю, что все попытки бессмысленны, и мне уже не взлететь?

Не знаю.

Но я чувствую такую усталость, такой неподъемный ком где-то в районе груди, который не вырвет из меня даже смех.