Она медленно стала краснеть и кивнула.

— Я все равно пью за вас. — И он выпил рюмку холодного мукузани.

— Я тебе сказала? — обратилась она к Эмилю, и Ахилл поразился пыланию гневных огней, засверкавших в прекрасных очах романтической девы.

— Что ты сказала? — спокойно вопросил Эмиль.

— А то!.. Что только идиот не догадается, а идиоты нам не нужны!

Повисло напряженное молчание, и вторая девушка — пышная милашка — сказала с плачущей интонацией:

— Опять ругаемся. Ну, если Эмиль думал, что так будет лучше, что из этого?

— Эмиль, не делай из меня дурака. Я могу встать и уйти, — твердо сказал Ахилл. — Или ты сейчас же объяснишь, что происходит и зачем ты меня позвал.

Эмиль всегда был тем хорош, что умел легко рассмеяться и сказать что-нибудь примирительное.

— Извини, Ахилл, это вышло, действительно, глупо. Не дуйтесь, девчонки. Дело вот какого рода… — Он стал серьезным и стал говорить выразительно и толково, это он тоже умел.

Все здесь собравшиеся, сказал Эмиль, члены сообщества. Ахилл приглашен для знакомства. Лина Волынская, Ксеня Орлова, Боря Кострин, Юра Черновский, Марик Вахтман. Догадайся, как мы себя называем. Четыре буквы — КВЧД. Похоже на КВЖД, сказал Ахилл. Дайте подумать. Он взял на вилку селедочного паштета, положил его на хлеб и до того, как откусить, догадался: «Кто Виноват — Что Делать». Чем и потряс присутствующих. Я же говорил, что он гигант, нежно глядя на Ахилла, сказал Эмиль. Дань литературе, как видишь, продолжил Эмиль. Основное, конечно, — что делать. Но пока только теория. Мы начали с утопистов. Кампанелла? — спросил Ахилл. — Я его не читал, у вас есть? Есть, сказала Волынская Лина, я вам дам. И посмотрела на него прямым внимательным взглядом. Эмиль, однако, уточнил: нет, мы начали не с Кампанеллы и не с Мора, это слишком уж далеко и слишком, как бы сказать, утопично. Мы занялись Фурье и Оуэном. Правда, не в оригиналах, а в изложениях, дореволюционных, но ничего, книжки подробные, без вранья и болтовни. Сейчас мы на втором томе «Капитала». Ого, сказал Ахилл, а первый? Эмиль ответил, что первый они осилили. В общем, должны дойти до Сталина, Троцкого, Грамши и Мао Цзедуна.

— Теперь самое главное, — сказал Эмиль. — О нашем сообществе никому не известно. Мы, в общем, тайное сообщество. Прежде чем продолжим, — ты можешь дать честное слово, что?..

— Конечно, — кивнул на это Ахилл. — Честное слово. Я понимаю. — И чтоб не осталось недомолвки, сам же спросил: — Вы меня приглашаете в группу?

Он задавал вопросы, ему отвечали, чаще Эмиль, другие были менее активны. Ахилл сознавал, что, по здравом рассуждении, лезть ему в это дело не следовало. У него был институт, были занятия гармонией и скрипкой, — откуда возьмет он время читать тома «Капитала», конспектировать, заучивать и готовить доклады? Но здравые рассуждения — то, чем обычно руководствуются люди зрелых лет, — в восемнадцать или вовсе не приходят в голову, или, как это чувствовал сейчас Ахилл, кажутся трусостью, предательством, малодушием и лишней осторожностью. К тому же на него смотрели две девушки, одна взыскательно, другая с радостной улыбкой, — Ксене он явно понравился, смотрели трое ребят — с деланным равнодушием, но настороженно и ревниво, смотрел на него и Эмиль — с видом давнего знакомого и опекуна, и потом, как же быть с честным словом? — дал уже как будто обет, уже как бы и связан общей порукой, — можно ли так вот уйти — будьте здоровы, братцы, я не с вами?! И тогда прощай знакомство с Эмилем, чего Ахилл никак не хотел. С ним было интересно. В их разговорах об искусстве всегда происходили неожиданные повороты: количество информации, поле воздействия, разрешающая способность, статистические модели… А вопрос «что делать?» и его касался, как же иначе? Где он жил? При каком режиме? Не должно разве все это кончиться, — где-то вскоре, как раз к их повзрослению, к окончанию вузов, когда войдут они все в жизнь, — те, кто не молились на Сталина, не доносили на шпионов и троцкистов и не проходили партийные чистки? Все сделается нашими руками, и мы должны быть к этому готовы. И прежде всего — узнать все самим, не по этим дурацким учебникам основ марксизма. От первоисточников к собственным мыслям — и к делу. Об этом уже столько раз говорилось во время прогулок с Эмилем. И Ахилл сказал:

— Я присоединяюсь. Только, Эмиль, ты должен помочь мне догнать вас.

— Ой, девчонки, как здорово! — тихонько пропищала Ксеня и тихонько же захлопала в ладоши. Еще налили мукузани, и, улыбаясь и смеясь, все стали поздравлять Ахилла.

Собрание продолжилось тем, что включили проигрыватель и для пущего сходства с обыденной вечеринкой принялись танцевать. Танцевали по очереди — двумя парами. Ксеня первая, едва «Утомленное солнце» стало сиропом стекать с края старой пластинки, подошла к Ахиллу, он встал, взял ее руку в свою, ощутил, как другая его рука уложилась в мягком и теплом изгибе Ксениной талии, и тут его сердце забилось чаще, чем оно должно было биться, если б дело ограничилось лишь талией и отнесенным в сторону сплетеньем пальцев: Ксеня сразу же приблизилась к Ахиллу, ее высокая полная грудь чуть распласталась на его груди, тела их соприкоснулись вдоль торсов и ниже, так что ноги прилегли к ногам. При всей своей непорочности Ахилл, однако, понимал, что это значит, хотя и не мог тогда сказать про себя слова грубые и простые: «Она меня хочет», — в московской этой среде, быть может, и парни постарше не прибегали тогда к подобной словесной определенности, тем менее юный Ахилл, так легко привыкавший потом со всем нашим обществом вместе к грубости, жестокости, матерщине, в которых нашло извращенное выражение то, что в западном мире звалось «сексуальная революция». Или «культурная»?

— Как вы танцуете, Ахилл! — зачарованно прошептала Ксеня. И уже ее головка прислонялась к его плечу. Ахилл, представляя себе, как выглядит их пара со стороны, смущался, но танцевал, действительно, хорошо. Он умел отдать себя ритму, в танце он был музыкант, исполняющий сразу две партии, свою и партнерши, и они же двое были при этом его инструментами. А Ксеня, кажется, и не умела стесняться, она улыбалась, радуясь их столь удачному дуэту, и искренность ее простого и милого удовольствия обезоруживала Ахилла, который, может, и решился б отстраниться от нее, но чувствовал, что это вышло бы неловко и девушку могло обидеть. Он держал кисть девичьей руки в своей, и Ксеня медленно сдвигала вдоль его большого пальца