Я улыбнулся, не открывая глаз.

Шуна...

Отважная похитительница лошадей и спокойствия.

Я был рад ее объятиям. Очень рад.

Теперь уже сложно сказать, что именно произошло в тот день, когда мы вернулись в Янтарный Утес... Что послужило причиной моего видЕния, впервые случившегося не во сне, а наяву. Быть может, причиной тому была Шуна, которая вдруг ухватилась за мою ладонь, как за единственную надежную опору. Или то, что я увидел невыносимую, ослепительную боль Фарра, и меня вывернуло от нее наизнанку?

Не знаю.

В тот миг будто кто-то ударил меня по голове... гораздо сильней, чем кулак Высочества. От того удара я забыл, как надо дышать. Забыл себя и свое имя... только видел перед глазами бесконечно ветвящееся золотое древо будущего, где варианты сплетения наших судеб множились бесконечно. И в самом начале были только два пути...Тот, где я забирал свою руку из ладоней степной девочки, возвращаясь к единственной, о ком мечтал всю жизнь... и второй, который я выбрал.

Едва только дыхание и обычное зрение вернулись ко мне, я вновь осознал себя стоящим во дворе замка. Вокруг звенели голоса и множество других звуков, свежий зимний ветер трепал волосы и холодил лицо, ладонь Шуны все еще сжимала мою собственную... А я смотрел в другую сторону. На Айну. Не видел ничего и никого, кроме нее. И сумрака в глубине ее глаз.

Теперь я знал, каким был ее выбор. Знал, какой дар судьбы ждал меня в Янтарном Утесе.

И осознание этого было невыносимо.

Я плохо запомнил все, что было после... В голове остались только какие-то обрывки того, что происходило вокруг. Слова Элеи про отдельные покои для новой гостьи, удивление на лице Шуны, океан холода и льда, в котором застыл Фарр, крики чаек где-то высоко в небе... путь к купальне, где мы с принцем, не сговариваясь, предпочли отмываться молча... и огонь в камине, когда я наконец оказался один в своей комнате. Тогда я тоже повалился на ковер у очага и долго лежал, глядя в лепестки пламени. Очень долго. В том огне сгорало все, что могло бы быть... все, от чего я отказался, оставшись стоять возле Шуны.

Мне бы хотелось поступить иначе.

Но я не смог.

Иногда быть магом – слишком трудно. Видеть больше, чем дано другим – слишком больно.

В те минуты я жалел, что не остался слепым. Хотя не факт, что это меня спасло бы от образов золотого древа... Я видел в тех образах всех нас – себя, Айну, Фарра и Шуну. Видел наших будущих детей и наши жизненные пути. Слишком много, слишком ярко.

К тому моменту, когда мне удалось забраться в горячую воду купальни, почти все эти образы уже потухли в моем сознании и я был благодарен им за это. Есть вещи, которые лучше стереть из памяти. Например, нашего с Айной первенца. И его случайную трагическую смерть на пороге двухлетия.

Увы, именно это я не забыл.

Как не забыл и глаза Фарра, которому предстояло прожить долгую жизнь. Очень долгую. И начисто лишенную радости, потому что в этой жизни рядом с ним оказалась женщина, которая не чувствовала к нему ничего. Равно, как и он к ней.

Детей у них не родилось вовсе.

Я стискивал пальцы в кулаки и пытался затолкать боль поглубже, но она все равно лезла из всех щелей и затапливала меня самого и все пространство вокруг.

Пока не пришла Шуна.

Почему-то ей ничего не нужно было объяснять. Нам вообще не понадобились слова: она просто села рядом и молча перебирала мои влажные волосы. Спугни – и улетит прочь. Я мог бы даже не сотрясать воздух просьбой оставить меня одного... лишь оставаться безучастным и каменным внутри. Этого хватило бы. Я чувствовал, как натянуты струны ее души, как легко порвать их одним неловким движением или словом.

Прежними они уже не станут.

Мне стоило бы больших усилий повернуться к ней и посмотреть в глаза. Я и не стал. Вместо этого перехватил ее руку и прижал к своей груди. Туда, где было больнее всего.

Когда через несколько минут в дверь постучала служанка и вежливо сообщила о том, что нас ждут к обеду в столовой, Шуна стремительно встала, подошла к самому порогу и сказала негромко что-то, после чего нас надолго оставили в покое. До самого вечера.

До самого вечера она была рядом и только один раз нарушила тишину тихим сдавленным «прости...». Глупышка, вправду думала, будто это ее действия развернули поток событий в иную сторону. Объяснять ей что-то у меня не было ни сил, ни желания, поэтому я просто обнял эту девочку с натянутыми струнами покрепче и позволил ей сначала осыпать мое лицо поцелуями, а потом и вовсе забрать в тот мир, где не нужны ни слова, ни мысли – только прикосновения и внутренний огонь.

В этом мире все было просто.

И просто было забыть о том, что не сбудется никогда.

Тот первый день был самым тяжелым. Только к вечеру я почувствовал себя достаточно прочным, чтобы вылезти из объятий Шуны и из своей комнаты... и чтобы в столовой попасть в водоворот невыносимых эмоций Айны и моего наатха. Даже не знаю, кто из них был хуже. Один мысленно перебирал доводы почему его жизнь кончена, другая металась между гневом и обидой. Я был ужасно голоден, а еда заслуживала самых высоких похвал, но ее вкус едва ли доходил до моего языка – я думал только о том, чтобы все это поскорее закончилось. И с благодарностью ощущал под столом мимолетное теплое прикосновение острой маленькой коленки. Только оно приводило меня в чувство и позволяло удерживать на лице вежливую улыбку человека в полной мере довольного встречей со своим наставником и его до неприличия идеальной семьей... в которой я ощущал себя ненужным приблудным щенком.

Поздним вечером, когда я вновь вернулся к себе, Шуна даже не попыталась сделать вид, будто ей хочется идти в свою опочивальню – она последовала за мной, крепко держа под локоток и, едва только дверь за нами закрылась, так жарко обвила меня своими руками, что я мгновенно забыл обо всех тягостных мыслях – своих и чужих.

Боги, как же мне было с ней легко и хорошо!

Моя степная крадунья...

Дублет с меня она снимала медленно, глядя не на застежки, с которыми без труда справлялись ее ловкие пальцы, а мне в глаза. И я растворялся в этом взгляде, полном желания обладать моим телом и разумом.

Ох, нет... Всей моей жизнью.

В какой момент это случилось с ней? В какой момент ей стало мало одних только плотских радостей?

«Эли... – прошептала Шуна, стянув с меня рубаху и уронив ее на пол, прижав меня к двери так, что деревянный узор впился в голую спину. – Эли... Ты мой!.. Ты мой, синеглазый колдун... Слышишь? Я не отдам тебя этой книжной девчонке! Пусть она забирает себе второго! Они отлично смотрятся вместе! А ты – мой. Ты мой огненный мальчик...»

Да, Шуна... я твой. Я теперь весь твой и больше ничей.