Страшно.

Почему-то мне очень и очень страшно. И в библиотеке похолодало. Я поглядела на Ричарда, а он осторожно положил руки мне на плечи и улыбнулся, печально так. Будто желая успокоить, но не умея.

«Перед отъездом я заглянул к нему. Но он будто и не заметил. Он сидел напротив зеркала. Это было другое зеркало. Но Арван смотрел в него, не отрывая взгляда. И рука его скользила по бумаге, выводя тот же самый рисунок. Я пытался говорить, но не был услышан. Надо что-то делать».

Ксандр выдохнул.

А я прижалась к руке щекой и закрыла глаза. Как-то это все… начиналось не так.

Невесты.

Свадьба.

Свадьбы – это ведь весело и позитивно. А у меня на душе будто кошки насрали.

«Две недели. Но к концу первой туманы поредели, а после и вовсе исчезли. Да и тьма успокоилась. Не знаю, что произошло, но готов восславить всех богов, нынешних и прошлых, ибо нам нужна эта передышка. Страшно сказать, однако поход этот показал, что люди не готовы сражаться. Они, однажды вернувшись в разоренный дом, теперь бояться, что случившееся вновь повторится. Я вижу это в их лицах, в их глазах. Улас же как-то обмолвился, что многие будут рады умереть. И что случись шанс, они его не упустят. Я вижу, что он прав. И эта правота травит мне душу. Поневоле появляется мысль, что здесь, на Проклятых землях, живым и вправду не место. Но завтра мы будем дома. Что ждет нас там?»

Странно.

Ричард ведь читал этот дневник. Все читал. Сперва потому, что так было принято. Затем… в какой-то момент он увлекся. В какой-то момент показалось, что он живет там, в прошлом, в совершенно ином, пусть даже таком знакомом мире.

Только почему-то он не помнит… или нет.

Помнит.

Конечно, помнит.

Они вернутся в замок, тот, кто вел дневник и его брат Улас. И люди. Только почему-то воспоминания эти стерты. Ричард знает, что произойдет, но при всем том слова, которые читает Ксандр, будто и не знакомы.

«Нас встречал запах свежего хлеба. И не было во всем мире аромата более правильного и нужного. Я сам ощутил, как отпускает страх, незримыми когтями сжимавший сердце. И Улас вздохнул с облегчением, ибо этот запах, запах жизни, говорил, что в замке все хорошо. Что, вернувшись, не попадем мы вновь в тот ужас, который до сих пор видится мне во снах».

И эти слова Ричард читал.

Точно.

Но давно, вот и стерлись они, выветрились за ненадобностью. Однако прочие слушают. И на лице Светозарного застыла гримаса боли. А Лассар спокоен и вовсе кажется, будто он дремлет, что неправда. У демоницы же теплые плечи. И пахнет от неё пусть и не хлебом, но тоже хорошо.

«Нам сказали, что Арван сразу после нашего отъезда заперся в своих покоях и не покидал их. И слуги, что оставляли еду у дверей его, клялись, будто бы оставалась та нетронутой. Мы с Уласом переглянулись, и клянусь, что в головах наших была одна-единственная мысль. Постыдная. Недостойная любящих братьев. О том, что так будет лучше для всех. Если он умрет».

Наверное, стыдно писать о подобном.

Ричард… он пытался вести дневник, но после бросил. Какой смысл, если ничего-то важного не происходило? О чем в самом деле-то писать? О том, что в горах зачистили большую стаю жмыров? Или что купцы поставили городу сорок бочек китового жира? Или что пришлось разбирать дело с претензиями на прогоркшее масло, которое якобы продавалось свежим?

Смех один.

Но сейчас вот вовсе не смешно.

«Мы велели слугам и всем, кто был, уйти. Появилась мысль поднять Командора, но Улас сказал, что тот будет зол. А то и вовсе, узнав о произошедшем, впадет в ярость. Мы не были уверены, что сумеем справиться с этой яростью».

– Дураки малолетние, – проворчал Лассар.

А Ричард с ним согласился. И они. И отец тоже… почему никто и никогда больше не позволял себе побеспокоить Командора? Боялись этого вот гнева? Или… нет, не в страхе было дело.

В стыде.

Они, жившие многие годы тому, осознали, что совершили ошибку. И заплатили за неё многими жизнями. Как после такого в глаза смотреть?

А потом?

Что потом?

Неужели стыд был столь силен? Или же… восстание… и тот ритуал, когда Повелитель тьмы, тот, кто стоит на страже, сам принес тьме жертву? Как после такого… а отец? Отец просто знал, что Командора нельзя вызывать. Что он должен справиться. Сам.

И Ричарду знание передал.

«Мы вынесли дверь, что удалось не сразу. И это тоже было удивительно, ведь прежде Замок охотно откликался на наши просьбы. Но ныне дверь оставалась заперта. После мы увидели, что Арван придвинул к ней сундук, да еще сунул под ручку свой меч, столь сильно он не желал, чтобы его побеспокоили».

Голос Ксандра звучал глухо, отстраненно.

«Мы нашли его, лежавшим в постели. Характерный запах, пропитавший все-то в комнате, говорил, что смерть наступила давно. Но, проклятье, он выглядел до невозможности живым. И я до конца дней своих буду помнить ту безумную радость, что застыла на лице его. Даже не радость – счастье, огромное, всеобъемлющее».

Тишина.

А у демоницы сердце бьется. Стучит-стучит. И Ричарду хочется слушать его. Только его.

– Дальше там рассказывается, что они обыскивали комнату, но не нашли ничего-то. Ни книг, ни артефактов. Хотя… погодите.

Ксандр перевернул страницу, и палец его заскользил по строкам.

– Да. Вот. «Мы… ага, в камине мы нашли горстку белого пепла. В нем явно что-то сжигали, и делал это сам Арван. Мы сперва не могли понять, что же сгорело, но потом Улас заметил, что нигде-то нет ни альбома, с которым Арван не расставался, ни готовых рисунков. И я устыдился собственной невнимательности, ибо в последние недели эти рисунки заполоняли всю-то комнату», – Ксандр закрыл книгу. – Как-то вот так. Там есть еще кратко про осмотр, который провели, но больше для порядка. Ран на теле не было обнаружено. И все пришли к выводу, что у бедолаги просто не выдержало сердце.

– Или его отравили, – подала голос демоница. – Что? На самом деле вполне себе… хотя… может, и сердце.

– Зачем кому-то травить? – поинтересовался Ксандр.

– Ну… не знаю. По мне парень явно… того, в смысле, свихнулся. А свихнувшийся Повелитель Тьмы… мало ли, что ему в голову взбрело бы? Так что… может… вы не подумайте, это исключительно предположение, но держать такого рядом как-то… – она пожала плечами. – Или вот… у многих же погибли близкие тогда, верно?