Или вот Ксандр. Но про него пускай себе говорят, он найдет, чем отовраться. Глаз Марциана Сарузского дернулся. Левый. И губа тоже. Слева. А это же ж признаки грядущего инсульта.

Я ткнула Ричарда локтем.

– Заканчивай, – прошипела на ухо, не переставая дружелюбно улыбаться. Правда, почему-то краснота на физии только усилилась. – А то еще помрет.

Ричард споткнулся на полуслове и сам уставился на несчастного.

Ишь, как исприной-то покрылся. А ведь тоже симптом, правда, не понимаю, чего. Но смотрю, готовая первую помощь оказать. Хотя… тут даже нашатыря нет.

Непорядок.

– Прошу вас войти в мой дом, – церемонно произнес Ричард и шагнул навстречу, протягивая руку. Почему-то жеребец шарахнулся, тоненько заржав, и несчастный посланник едва удержался в седле. Правда, человеком он был опытным, поскольку весьма скоро совладал и с конем, и с ситуацией.

– Благодарю.

Потом сунул Ричарду что-то этакое, в тубе и с висюльками.

Спешился.

С ним и остальные, причем синхронно так, куда там пловчихам. Каблуками лязгнули, карету окружили, дверцу отворили…

Ну что сказать.

Первая невеста комом.

Комом кружева, атласа, бархата и каких-то ленточек, которые торчали из этого кома в разные стороны. Сам ком сиял и переливался, а еще благоухал.

Интенсивно так благоухал.

А Ричард ничего, даже не чихнул, в отличие от лошадей. Хотя лошади, они ведь нежные, не то, что некоторые там повелители.

Я тоже нос почесала.

– Госпожа, – Ричард поклонился, причем весьма и весьма изысканно. Даже ножкой шаркнул. А девица, стремительно расправив юбки, отчего сходство с комом, если не исчезло, то всяко поубавилась, присела. И замерла.

Ага.

Лицо у нее есть.

Человеческое вполне, только слишком уж белое. Белизну дополняют алые круги на щеках. И темные почти черные губы. Мушка тоже имелась. В отличие от бровей. Вот они-то отсутствовали, отчего и без того высокий лоб невесты сделался вовсе уж… нечеловечески высоким.

Покатым.

И слегка припорошенным пудрой.

Чуть выше начиналась башня парика, тоже припорошенного и… я все-таки чихнула.

– Извините, – сказала я, потупясь, ибо девица на меня глянула совсем недружелюбно. Вот и устраивай после этого людям личное счастье. – Аллергия.

– Это не аллергия, – произнесло это чудо, покачивая головой, ну и башней волос. Вместе с ней покачивались перья, куда более пышные, чем у лошадей, цветочки, ленточки и вновь же драгоценные каменья. – Это палец святой Аугалии. Я вожу его с собой.

– А…

Только и нашлась, что сказать. Точнее не нашлась. А Ричард любезно подал руку второй невесте. Надо сказать, что от первой она отличалась меньшей комковатостью, более скромным размахом юбок и наличием бровей, пусть почти и не видных под слоем пудры.

– У вас тоже палец есть? – светски поинтересовалась я.

А что, все молчат.

Девицы смотрят на Ричарда. Он на девиц. И главное, чувствуется во взгляде его тот самый страх, который мужчина инстинктивно испытывает перед ужасающе красивой женщиной. Чувствую, еще немного и жениться передумает.

А договор есть договор!

– Простите? – голос у второй невесты оказался низким и хрипловатым. Самую малость. А вот взгляд мне не понравился. Если первая взирала меня с явным превосходством – оно и правильно, куда мне, несчастной, с аллергией и против пальца святой – то вторая глядела спокойно.

С интересом.

Таким вот нехорошим интересом, явно раздумывая, как бы несчастную демоницу да в хозяйстве использовать.

– Святой, – уточнила я. – У меня, кажется, на святых аллергия. Непереносимость, то есть.

– Сочувствую, – сказала девица без толики сочувствия. Причем готова поклясться, что сделано это было нарочно, что, пожелай она, я бы сама в сочувствие и искренность глубокую поверила бы. Но она не желала. Девица перевела взгляд на Ричарда и строго поинтересовалась: – У вас тоже эта… эта непереносимость святости?

– Нет, – правда, произнес он это как-то не слишком уверенно.

– Это хорошо. Моя сестра очень набожна.

Кажется, упомянутая сестра очень удивилась.

– Их высочества устали, – из кареты практически вывалилась женщина с тем добрым пухлым лицом, которое бывает у рекламных бабушек. – Они провели в дороге весь день.

А вообще могли бы и представиться.

Ричард все-таки отпустил мою руку и… занялся делом. Двор постепенно заполнялся экипажами, куда менее роскошными, чем первый. Люди.

Лошади.

Люди и лошади.

И… кажется, здесь я лишняя.

Почему-то стало обидно. Самую малость.

Летиция Лакхемская с раздражением смотрела в зеркало. Следовало признать, что дорога пошла отнюдь не на пользу красоте.

Внешней.

Приставленная матушкою дуэнья, женщина весьма строгих нравов и весомых достоинств, всю дорогу читала молитвы и наставляла на спасение красотою внутренней.

Утомила.

И дорога тоже.

Экипаж этот, пусть и подобающе роскошный, но тесный и душный. Ко всему дуэнья весьма жаловала чеснок, который грызла прямо так, верно, умерщвленная плоть была нечувствительна не только к едкому его запаху, но и ко вкусу.

Летиция пыталась бороться.

Духами.

Но стало только хуже.

– Да уж, – пробормотала она, поворачиваясь боком.

Складные фижмы оказались не так и удобны, как об этом рассказывали. Конструкцию отчего-то перекосило, и одна часть платья поднималась, а другая висела собачьим ухом. С нею висели и драгоценные ткани, донельзя измявшиеся.

Кружево запылилось.

Как и сама Летиция. Серая дорожная пыль, смешавшись с белилами, образовала на лице плотную маску. Румяна размазались. Тушь тоже осыпалась, отчего казалось, что под глазами принцессы залегли глубокие круги. Подведенные помадой губы гляделись неестественно яркими. Парик съехал на бок. И драгоценное страусовое перо торчало сбоку, будто кто-то пронзил голову Летиции престранною стрелой.

– Это все ты виновата, – раздраженно произнесла она, завидев в зеркале знакомую тень.

Сестрица хмыкнула. Она, к слову, выглядела не лучше.

Мятая.

Взопревшая. С потекшей краской и распавшейся прической.

– Что он о нас подумает? – Летиция отвернулась от зеркала и осмотрелась. Что ж, покоям, в которых её разместили, определенно недоставало чего-то этакого.