его во всех неудачах. Была уверена, что он мешает мне двигаться к цели. Мечтала избавиться от него – и спокойно работать, творить, развиваться.

А теперь…

Я отдала бы все, лишь бы он оказался рядом. Обнял, назвал принцессой и пообещал загрызть всех обидчиков. И я бы ему поверила.

Цепляюсь взглядом за коробку с красками для тканей. Валевский был так сильно занят предстоящим показом, что толком не навел порядок в кабинете, а лишь переставил ее в угол, где она и пылится до сих пор. Как символ моей глупости. Внутри не хватает черной баночки. Той самой, которая с моей легкой руки угодил в Царева.

Усмехаюсь, на секунду растворяясь в воспоминаниях. Они помогают мне не сломаться. Придают сил бороться до последнего вздоха. Ведь есть в этом мире один ненормальный человек, который в меня верит.

– М-м-м, ясно. Значит, воровать идеи подчиненных здесь в порядке вещей? Поставлено на поток? – разгоняюсь, как центрифуга. Перемалываю бурлящие во мне эмоции, превращая их в однородную массу. Гремучую и убийственную. – Я ведь с первого дня поняла, что Сокульская – лживая стерва, – не выбираю выражений. – Однако от вас, Валентин Эрнестович, я такого не ожидала! Я считала вас талантом, восхищалась вами, равнялась на вас. А оказывается, это все, – взмахиваю рукой, жестом очертив кабинет. Но имею в виду нечто большее. – Мыльный пузырь. Вы никто без своих обманутых подчиненных.

– Что ж, я давал тебе шанс, – ерзает в кресле лжец-модельер. – Уволена! – выкрикивает недовольно.

Короткое слово – и меня срывает. Чувствую себя камикадзе, которому нечего терять.

Не понимаю, как в моих руках оказывается пыльная коробка. Как она несется в сторону «сладкой парочки». Как баночки разлетаются в разные стороны, бьются об стол, некоторые открываются.

Я лишь наблюдаю, как завораживающе расплескиваются краски, смешиваются между собой, кружатся в воздухе, ложатся на бумаги, посвященные будущему показу. И, наконец, разноцветными брызгами окропляют ошеломленные лица моих бывших руководителей.

– По собственному желанию, – подмигиваю обоим.

Развернувшись на пятках, шагаю к выходу. Валевский вызывает охрану, Сокульская что-то визжит. А я иду по коридору. Четко посередине, чтобы меня не зацепило внезапно открывающимися дверьми. Другие сотрудники высыпают из своих кабинетов, провожают меня удивленными взглядами.

Ощущение, словно за спиной прогремел взрыв и теперь поднимается ядерный гриб.

Я просто иду дальше, не замедляя шага. Прихватив сумку и пальто, беспрепятственно миную пост охраны. Меня никто не останавливает. Даже слова не говорит. Единственный охранник так и замирает на месте.

Оставляю Дом моды, даже не оборачиваясь. Ныряю в первое попавшееся такси. Кажется, оно ждало кого-то другого, но… Водитель не может мне отказать.

Бесцельно катаюсь по вечернему городу, пока у таксиста не лопается терпение. Отдаю ему все деньги, а сама продолжаю бродить под дождем.

Час. Два. Теряю счет времени.

Неосознанно оказываюсь возле дома Льва.

Поздно. Темно. Холодно и мокро.

Понятия не имею, как объясню ему, что делаю здесь посреди ночи. Не знаю, поймет ли он. И как я буду выглядеть со стороны.

Все становится неважным, когда я падаю в теплые объятия. И, позволив себе сорваться, реву и дрожу в истерике.

Все. Моя остановка.

Лев рычит что-то, целует в мокрую макушку, дышит рвано и часто, будто злится, сжимает меня до боли. Не слышу, не вникаю, не соображаю, что происходит.

Сегодня я потеряла нечто важное. Саму себя. Я была нагло украдена.

И сейчас молюсь лишь об одном. Чтобы зверюга не выпускал меня из своих лап. Не дал никому украсть меня снова. Вот так и продолжал крепко держать.

Глава 39

Лев

– Не отпускай, – приглушенно летит мне грудь, смешивается со слезами и всхлипом.

Пока там, под ребрами, сердце бьется в судорогах, раскалывается на части и кровоточит, я отчаянно пытаюсь собрать остатки духа и разума. А это писец как сложно, особенно когда Алена обмякает и чуть ли не повисает на мне, цепляясь за ткань футболки. Сломанная, уставшая, ослабленная.

Нет ни огонька в голосе, ни чертовщинки в глазах, ни азарта в словах и идеях. Ничего. Пусто. Темно. Словно из нее высосали энергию.

– Скажи, кто обидел? – всего три слова, но каких колоссальных усилий мне стоит выдавить из себя именно их. А не маты и ругательства, которые так и рвутся из горла. Так же сложно бережно держать хрупкую фигурку в своих лапах и оставаться на месте, когда хочется бить и крушить все вокруг. Бежать, искать урода, из-за которого плачет принцесса, и выбивать из него извинения. В буквально смысле. До смерти.

– Кх-кх, – сдавленно покашливает Алена и рвано дергает головой. Кажется, отрицательно. Я лишь чувствую, как она трется личиком о мою футболку.

Заставляю свои заклинившие ладони погладить Рапунцель по спинке. Как можно ласковее, хотя для меня это в принципе нелегко. Да и она настороженно застывает в моей неловкой звериной хватке.

Осторожно отстраняю ее, чтобы посмотреть в глаза. Беру за плечи, крепко сжимаю и жду, пока она запрокинет голову.

Секундный зрительный контакт – и Алена опять опускает влажные ресницы.

Хреновое из меня успокоительное. И моя малышка мне совсем не доверяет. Или… случилось нечто настолько ужасное, что она боится озвучить.

– Убью, – цежу сквозь зубы. А сам медленно подыхаю. Не замечаю, как сильнее врезаюсь пальцами в ее плечи.

В момент, когда я теряю и терпение, и рассудок, и стоп-кран, Рапунцель наконец-то начинает говорить:

– Валевский присвоил мою коллекцию, – лепечет еле слышно. Стискивает дрожащие губы.

Валевский? Коллекцию? То есть с самой принцессой все в порядке? Цела и невредима? Осматриваю ее внимательнее, убеждаюсь, что ей не нанесли физического вреда. И выдыхаю.

– Тьху ты, черт! Я уже такого успел надумать! – неосознанно выкрикиваю вслух. Но тут же жалею о своей глупости.

Милое личико с размазанным макияжем мгновенно ожесточается, губы надуваются, а в зрачках на боевое дежурство выходят огненные дьяволята. Маленький кулачок летит мне в грудь, следом еще удар – и Аленка отталкивает меня.

Мать вашу, какой же я идиот! И ведь все понимаю! Знаю, что принцесса разбита. Но сорвался.

– Ты такой же, как мой брат, – фырчит она. И резко разворачивается, направляясь к двери. Заносит ладонь над ручкой, но я перехватываю ее. Обнимаю сзади, впечатываю в свое тело.

– Нет, подожди, малышка, – шепчу в затылок. Наклоняюсь, невесомо целую в шею и продолжаю говорить на ухо: – Прости, ты неправильно меня поняла. Ну, стой, – захлопываю капкан, обвив ее талию, чтобы не смогла вырваться. Иду вместе с ней в гостиную. – Ты явилась ко мне в таком виде. Я предполагал худшее.