Вот что подарила Таруса! А пока я росла — особенно помнится лето 1909 года, мои еще 14 лет — костры, лодки по Оке, любовь ко мне двух Лидочек 10-летних, таких разных[367] — и однажды, когда с Оки «враги» крикнули какую-то гадость, — друзья-мальчики ответили дружно, кинув камни[368] — в четыре руки… И осталась в памяти эта идиллия — до влюбленности в Шуру Успенского (сына священника[369]) и его ответной, чистейшей.

А Марина, после Парижа приехав в Тарусу[370], попала в жар моих новых дружб и включилась в далекие прогулки по мокрой траве (вода хлюпала в башмаках, не простуживались), и далеко за соснами у поворота в Пачево[371] костры и Маринины рассказы в моей ватаге (Матушка, мать Шуры[372], звала меня «атаман») — сказок: но Марина не могла, по природе своей, пересказать сказку, а, начав с Андерсена, Гримма, Перро[373] — включала себя «с ходу, с маху», и я тоже слушала с интересом и восхищением импровизации ее.

Ах, Таруса! Сырой у Оки луг, маленькое болото (а в болотах могут утонуть люди, обходили его…), березы по склону, где когда-то в раннем детстве нашем прокопал с луга прямо к даче — лестницу из земляных ступеней гостивший у нас Сережа Иловайский[374] (кто мог знать тогда, что немного пройдет лет, и он умрет от чахотки, а через год или за год до него — от той же болезни сестра его Надя[375], оба красавцы, сын — в мать, дочь — в отца… Кто знает будущее?..). А лесенка жива[376], чуть травой поросшая, и по ней взметаемся вверх, обходя долгий песчаный, березовый холм.

Снова вечер, и мы, полные сил и желаний, Марина и я, и ватага моя, пускаемся в путь лугом до сосен и дальше… А трава хлещет ноги, сосны уже близко, драгоценная наша дача — гнездо лесное, тополиное, березовое — позади, ночь тарусская все чернее, и в нее взлетают искры костра, и сосновые ветки трещат в огне, а Марина начала сказку, и никто не знает, что в ней будет, даже она, только гений ее… А Ока плывет, и над ней — звездное небо… Таруса! Как ее позабыть?!

Где я жила со вторым мужем моим Маврикием Александровичем Минцем[377] и моим трехлетним сыном от первого мужа, Бориса Сергеевича Трухачева, Андрюшей и его няней.

Мой муж был химик, шла война, и его из Москвы назначили в Александров, открыть там мыловаренный завод для полка. Он был инженер, не был военный, но всех мужчин тогда брали на военную службу.

Я, после лета в Крыму[378], узнав, что он уже переехал в Александров, выехала к нему с Андрюшей и няней.

Мы жили в доме Иванова[379], кирпичном, четырехэтажном, снимали там три комнаты — мужу, мне и детскую — сыну с няней. Но я уже была в начале беременности вторым ребенком, и мне было бы все труднее подниматься так высоко по лестницам.

Поэтому муж искал другую квартиру и нашел ее на Староконюшенной улице у пожилых учителей Лебедевых[380], они сдали нам один дом с садом[381], а сами жили в другом. Помню, что дом Иванова был близко от базарной площади. Прошло с 1915 года по 1992 год 77 лет. Мне идет 98-й год.