Что еще запомнилось голландское? Вместо светлых (писала?) — темно-цветные скатерти обеденные и плетеные, как в моем детстве в России, стулья и корзины везде, а также грубо и даже плотно плетеные кресла с брошенными на сиденья плоскими, мягкими, цветными с узором подушками.

А пока я пишу — пришла Таня, одна из наших голландских подруг, со странного промысла: ежедневно мэр города велит, чтобы базарная площадь к вечеру была пуста и чиста, и всё, что не продалось — увозится или выбрасывается — вещи, книги, посуда. Но горожане — сегодня Таня, а с ней на велосипеде поехал и Юра, спасли от выброса кое-что из огромного количества вещей — не перечислить всего: чашки (белые и с рисунком), черные блюдца, здесь и книги на французском и немецком, россыпь деревянной посуды, тарелки, подсвечники, и так без конца, а голландские коты, которые всё понимают, ходят меж этих вещей (коими можно одарить половину моих знакомых) и одобряют, осматривают, тенями скользят меж улова, оценивают.

— Со съестным рынком, — говорит Таня, — то же самое: вечером то, что не распродано, выбрасывается, и, если до приезда машин успеть — можно взять и овощи, и рыбу, и фрукты. Многие эмигранты, малоимущие возле этих рынков как-то кормятся.

…А сказочная голландская нить вьется. Мелькают мимо окон автомобиля старинные мельницы, современные автозаправочные, ковровые поля цветов, пестрые черно-белые коровы на сочных лугах, сменяют друг друга живописные маленькие города. Эдам — родина эдамского сыра. Один из центров голландского сыроварения, где на улице открытые палатки с богатейшими товарами всех видов (свободно для воров, с доверием к людям) — такое разливанное море сортов сыра, какое и во сне не снилось. Нам, везшие нас с Юрой, подарили по круглому темно-алому сыру — мы их решили не есть, отвезти в Москву.

Наконец — Энхаузен — «город, где вы почувствуете старинную Голландию, как нигде» — так сказала одна из Татьян.

Нас уже дожидалась здесь Хони[330] — переводчица Марининых писем с английского на голландский, одна из четырех, кто принимал участие в работе над голландской книгой. С милой, застенчивой улыбкой, на редкость гостеприимная.

Голландские дома не имеют штор на окнах и просвечиваются от фасадной части до той, которая выходит во внутренний зеленый дворик. Скромная, с удивительным вкусом подобранная обстановка. Ее квартира располагается на трех этажах. Первый — небольшая кухня и во всю длину дома просторная гостиная с таким пленительной белизны дощатым некрашеным полом, покрытым прозрачным лаком, что по нему страшно ступать. На втором — две спальни (лестницы здесь крутые, в частных домах лифтов нет), на третьем, в мансарде со скошенными потолками, рабочий кабинет с компьютером — что-то наподобие пишущей машинки и экрана, куда всё написанное выводится, редактируется, а после стремительно, чуть ли не одним залпом — печатается. После я поднималась туда, разглядывала этот прибор, но, кажется, не очень разобралась.

Мальчику, сыну Хони, — 12 лет. С иной, чем у матери, но такой же доброты улыбкой. Оказалось, уже месяц болеет, на антибиотиках, надсадно кашляет. Юра, мой Спутник, Друг, Врач Юра Гурфинкель, мягко обойдя неписаный, но живущий запрет критиковать коллег, выслушал его, дал нужное лекарство. Уже на следующий день его кашель стал слабее и реже, а после, мы узнали, признаки болезни ушли.

В доме этом, не как у наших амстердамских друзей две, вдвое больше — четыре кошки, и я нигде не видела такого полноправия кошек — члены семьи! Кормят их специальными кошачьими консервами. Не от того ли ведут они себя гораздо активнее, чем я где-либо видела. Две из них — подростки — ни на минуту не расстаются и не перестают играть. Даже ночью (я от них запирала дверь) — прыгают друг на друга, падают, борются, обнимаются, вскакивают, высоко прыгают один за другим — какой-то кошачий балет!

В этом доме любят животных. Кажется, это всеобщая привязанность голландцев. Для кошек и собак в магазинах продают специальные консервы из остатков рыбы и мяса, предметы, облегчающие их содержание в доме. И у Хони помимо кошек живут еще и два замечательных существа — белый и черный кролики. Черный — с редким серебром, белый — никогда подобного не видела — с опущенными, как у овечки, ушами.

Жизнь вырывается из рук. Надо наверстывать. Вчера в городке Эйнхаузен был совсем необычный день: целый район городка занят, живет совершенно особенной жизнью — сохраняет прошлое ушедших веков. Это как бы театр прошлого: все — от мельчайшей лавочки, где продавщица играет роль продавщицы прошлых веков, до учреждения, до аптеки, где вместо надписей — великаньи, в 5–6 раз больше человеческой, раскрашенные деревянные головы. Одни — с высунутыми языками с «прилипшей» белой пилюлей, у других — перевязана цветной косынкой щека — все эти символы аптеки и медицины выставлялись в витринах на улицах, чтобы любой, даже не знающий грамоты и языка, понимал, куда обратиться за помощью. Некоторые головы покрыты чалмой, видно, для тех, кто приплывал на кораблях в голландские портовые города с Востока.

В мастерских, точно так же, как и 200 лет назад, работают по дереву — режут, точат на токарных станках детали повозок и мебели; сыплет искрами старинная кузница.

В лавках продаются сладости того времени, и совсем не дорого стоит длинная, толстой колбаской, пористая конфета цвета ванили и пахнущая ванилью, завернутая в прозрачный целлофан.

Детей можно здесь нарядить в национальные костюмы. И мы видели так наряженную девочку лет восьми в длинной, до щиколоток, полосатой юбке и высоких деревянных башмаках. На голове у нее был похожий на кокошник и, одновременно, на своеобразный шлем крахмально-кружевной убор. Так Голландия цепко держит за хвост жизнь минувших времен.

Здесь же, на улице, показывают прежние методы копчения рыбы, и вы можете, вдыхая запах ушедших веков, еще и купить свежеприготовленную этим старинным способом горячую золотистую селедку, помыть руки под медным рукомойником, которому не менее двухсот лет, и здесь же отведать вкусную сельдь. — Так голландцы берегут свое прошлое. Ибо ныне — методы новые. Так голландцы воссоздают живую историю своей родины. И когда мы вернулись в свой день — это был выход из волшебной купальни, где покруживалась голова.

И снова — дорога. Наш путь лежит в Амстердам. Но прежде мы должны посетить дом, где останавливался Петр I. Ведь из всех стран тогдашней Европы — Голландия особенно привлекла его. Он был здесь три раза. Изучил голландский… В этом есть какая-то сказочная фантазия: царь огромной страны переодевается обыкновенным плотником, берет себе имя простолюдина Петра Михайлова, изучает ремесла, математику, физику, медицину, осваивает корабельное дело и даже пополняет его собственными изобретениями. Какая многогранность таланта, какая мощь! Но как при этом забыть насильственный поворот Руси в европейскую стезю, учиненный им?

Я прерву здесь свой дневник, чтобы уступить место пушкинской хронике, дающей живого Петра в живой Голландии. Работая в архивах, А. С. Пушкин год за годом просматривал его историю, делал выписки из документов того времени.