Катюшка на канапе зашлась в тяжелых сдавленныхрыданиях, в которых только увлеченный самобичеванием Фриц не расслышалзадушенного хохота.

– Ленхен! – простер он рукинесколько вкось, потому что плохо видел от слез. Их у Фрица вполне хватало надвоих, и Алена перестала трудить глаза. – Ленхен, тебе необходимо меняпрощать и отпускать к Катюшхен! Я без нее… как это? Спокойный? Спящий? О nicht!Я без нее покойник!

– Миленький ты мой! – пылко вскричалаКатюшка, срываясь с канапе и обрушиваясь на шею Фрица так стремительно, что онне устоял на коленях и вместе с обнимавшей его Катюшкою завалился набок.

Теперь настала очередь Алены давитьсятяжелыми, ну очень тяжелыми рыданиями. А Kатюшка покрывала лицо Фрицапоцелуями, страстно восклицая:

– Не плачь, либхен Фрицци! Сколько нижить, обо всем не перетужить! Коли болит у тебя сердце от жалости, так и давайпоступим с Аленою по-божески. Я, конечно, нынче же к тебе переберусь, но и еегнать мы не станем. Через денек-другой мы с тобою отъедем в твою Саксонию…

– Ах, Катюшхен! – донельзяосчастливленный Фриц стиснул ее руки. – Неужели ты ехать со мной?! Неужелиты меня не оставлять?

– И не надейся! – мрачно посулилаКатюшка. – Конечно, с тобой поеду в Саксонию! А чего ж ради я…

Алена, стоявшая рядом, так, что край ее пышнойфалбалы касался Катюшкина бока, успела пнуть ее под этим прикрытием замгновение до того, как заболтавшаяся подружка едва не загубила свой жеграндиозный замысел.

Катюшка подскочила и, чтобы скрыть стон боли,влепила Фрицу поцелуй.

– Конечно, я еду с тобой! – В голосеее зазвенели слезы, и Алена с раскаянием подумала, что, пожалуй, перестаралась.Как бы на нежной Катюшкиной попке не осталось синяка! Подружка ей такого уронунипочем не простит. – А ее, эту… – Катюшка скрежетнула зубами, –эту девку неотесанную мы тут покуда оставим и денежек ей дадим. Пускай себеживет и не поминает нас лихим словом. Дом ты до конца года снял? Вот и хорошо.Ну, и на пропитание ей оставим там… сколько-нибудь. И само собой разумеется, тыподаришь Алене все ее платья. Нет, нет, не спорь! – приложила она палец кгубам Фрица, вовсе и не помышлявшего ни о каком споре: у него вообще всякуюмысль отшибло от великодушной практичности Катюшхен, а скорее всего – от близостиее пышной груди. – За это нас с тобою бог вознаградит. И вот еще что: тысказывал, что послезавтра в честь отъезда твоего со товарищи господин Меншиковбал дает? Мы пойдем – и Алену с собою возьмем непременно. Пусть напоследокпорадуется, – тараторила Катюшка, все жарче наваливаясь на Фрица и заспиной показывая Алене кулак: молчи, мол, не вздумай спорить!

Она и не думала. Да и мыслимо ли былопрорваться сквозь этот поток слов?

Фриц уже лежал на обеих лопатках – в прямом, ив переносном смысле. Катюшка, закрепив победу еще одним звучным поцелуем,вскочила с полу и подмигнула Алене:

– Ну вот! Насилу Ненилу свалили в могилу!

Рука распростертого Фрица бессильно дернулась.Может быть, ему захотелось перекреститься над участью спокойной… как это?спящей? нет – покойной Ненилы? А Катюшка, оставив его размышлениям онепостижимых сложностях барбарской русской речи, обрушила на себя платье, незатрудняясь одеваньем лифа и нижней юбки, и, подцепив Алену под руку, повлеклаее к дверям:

– Ну, пойдем, пойдем! Ты мне уступишь навремя половинку своего шкапа?

Алена слабо кивнула, испытывая уже привычноеощущение, будто она попала в сердцевину какого-то вихря, который вертит икрутит ее, будто тряпочную куклу.

Ай да Катюшка! Ни минуточки зря не теряет!Надо думать, там, в доме фон Штаубе, у нее уже все узлы загодя увязаны, так чтостоит ей послать туда Леньку с наказом грузиться, не минет и получасу, как подокнами застучит колесами узорный возок, доверху нагруженный…

Алена бросила мимолетный взгляд в окно изапнулась. Знаменитый узорный возок уже стоял у крыльца, и важный Митрий всопровождении Леньки, а также двух горничных девок «вводил» в горенку вереницупарчовых, тафтяных, шелковых, атласных, гризетовых Катюшкиных нарядов, надкоторыми реяли ленты бессчетных фонтаж-коммодов.

Веселая голубка возвратилась на родименькийнасест со всеми своими разноцветными перышками!

Фриц уже давно и нетерпеливо толокся впередней комнате, а Катюшка с Аленою все еще вертелись перед зеркалом.

Фриц раздраженно постукал в дверь. Конечно,дамам дозволялось прибывать на балы с опозданием, однако все же не позднеегосударя. А ведь у Меншикова непременно должен быть русский царь, желавшийпочтить своим присутствием отъезжающую из Москвы свиту саксонского эрцгерцога.Однако Фрицево сердце чуяло, что все приветствия государевы, и награждения, ищедрые подарки его на сей раз минуют: он безнадежно опаздывает!

Только что он в очередной раз с грустьювообразил, какими именно щедротами будет обойден (в то время как другие, болееpunktlich[109] его соотечественники весьма обогатятся!), какдверь, которую он уже просто-таки прожег гневным взором, распахнулась – и уФрица вырвался равно облегченный и восхищенный вздох, напоминающий шумное«пф-ффуй!».

Катюшхен… его ненаглядная Катюшхен выгляделаослепительно, и, как всегда, Фриц был раздираем двумя чувствами: восхищением,что это дивное создание принадлежит ему, и ревностью оттого, что в еечрезмерное декольте будут заглядывать во время танцев другие мужчины. Строгоговоря, чувств было три: к ним примешивалась еще и печаль, легкая печаль… такаяже легкая, каким стал кошелек Фрица после срочной, незамедлительной покупкиэтого ошеломительного наряда. В нем сочетались самые разнообразные оттенкикрасного: любимый Катюшкин цвет levres d'amour, нежный, мягкий (в лифе нижнегоплатья), и желто-горячий (рукава верхнего платья), и грозный, поистине адский,красно-синий цвет огромной, жестко встопорщенной фалбалы, коей была обшитаверхняя юбка. По всему этому щедро струились золотые блонды, а в Катюшкиныхкудрях реял сноп алых и розовых лент, и вся она напоминала факел, мятущийся наветру огонь, который, с болью признал Фриц, подожжет нынче не одно мужскоесердце!

Он свел было брови, однако вспомнил, что не загорами, как говорят русские, день, когда Катюшка будет принадлежать только ему,ему одному, – и принялся закатывать глаза, всплескивать руками и делатьпрочие телодвижения, которые должен изображать галантный кавалер, выражающий своевосхищение дамою.