Алена устыдилась. У Катюшки у самой глазадавным-давно на мокром месте, у нее своя боль, а еще шутить умудряется. Нельзяраскисать! Сама себе эту постель постелила – вот и спи в ней!

– Не иначе, – еле усмехнуласьона. – Но ты не тревожься: скоро и увезет, как привез!

– Он что, тоже уезжает? – вялопробормотала Катюшка, осторожненько промокая утиркою уголки глаз. –Вместе, стало быть, с Людвигом?

Так вот оно что! Вот в чем печаль Катюшкина!Людвиг уезжает! Да неужто он ее с собою не зовет? Ведь даже Фриц… Нет, быть неможет. Была такая любовь – и вдруг расстаться навеки?

– И надолго? – спросила Аленаосторожно. – Людвиг, говорю, надолго едет?

– Да на целую вечность! – взвизгнулаКатюшка, и слезы, будто напугавшись этого визга, так и хлынули из ее глаз,ничем уже не сдерживаемые. – На год, а то и на два!

– Ну, это не срок, – отлегло отсердца у Алены. – Воротится!

– Да ведь он хочет, чтобы я с ним ехала!Уперся – с места не сойдет: поезжай да поезжай! Целую неделю разгул гневусвоему дает. Не то, говорит, останешься на улице, не для того я, говорит,гнездо вил, чтоб ты туда чужих самцов приманивала!

«Какие-то они, эти немцы, удивительнооднообразные, – неприязненно подумала Алена. – У одного – насест. Удругого – гнездо. Экие птичьи умы!»

– Так что за беда? – сказала оналасково. – Поезжай с Людвигом – вот и вся недолга!

– Да! Поезжай! – распялив рот,всхлипывала Катюшка. – А ты-то сама что – поедешь? Поедешь с Фрицем?

Алена опустила голову:

– Может, и поеду.

Катюшка даже платочек выронила. Впрочем, он ужтак промок, что превратился в бесполезный бесформенный ком.

Торопливо утершись жестким от серебряногошитья рукавом, Катюшка уставилась на подругу. Алена не видела выражения еелица, но знала, что на нем написано беспредельное изумление.

Она и себе изумлялась: ведь в первый разнеобходимость и разумность согласия на эту поездку была ею вполне осознана.

Конечно, это был выход для нее – не худшийвыход! Ведь пора признаться: поиски ее ни к чему не привели и не приведут.Убийца Никодима сгинул, растворился в бескрайнем мире – и вместе с ним сгинуланадежда Алены оправдаться.

Мыслимо ли жить так, как живет она сейчас?Ведь каждый день может стать для нее последним! И хотя неизбывная тоска изряднопритупила страх смерти, все-таки гложет, изнуряет мысль, что, откройся сейчасее прошлое, попадись она снова в Тайную канцелярию – и вновь будет приговоренане только к казни, но и к вечному позору и мирскому презрению. А Егор… узнай обэтом Егор, он содрогнется от отвращения, когда поймет, кого обнимал, когоцеловал так жарко, так нежно…

Словом, в Москве для Алены места нет. Уйти вскитания? Жить подаянием? Это не по ней, как и монастырское житье-бытье.Дрожащее от вожделения лицо Еротиады на миг выглянуло из самых темных и грязныхзакоулков памяти, и Алена мысленно плюнула в это лицо.

Ну уж нет! Хватит с нее благодати! Вот ивыходит, что места нет не только в Москве, но и в России. Чем же плохо: принятьпредложение Фрица и отбыть с ним за тридевять земель, в его фарфоровую,сахарную, такую-сякую-немазаную Саксонию? Фриц посулил, что на чужбине ее непокинет, обеспечит вполне щедрое содержание, и даже если обязанности передродом и семьей вынудят его со временем избрать себе достойную супругу, дабыпроизвести на свет сына и наследника, очередного фон Принца, он все равно непокинет Ленхен… особливо ежели она перестанет предаваться меланхолии и вновьбудет оказывать Фрицу знаки нежного внимания.

В этом-то все и дело! Сказавшись недужною,Алена всю эту неделю умудрялась держать Фрица в отдалении, и дыни вновьсделались главным продуктом его питания, а также в ход пошел весь прежнийвалерьяновый арсенал. Но так ведь не может длиться вечно! Придется когда-нибудьразделить ложе с Фрицем… но что делать, если при одной мысли об этом тошнотаподкатывает к горлу и Алена начинает давиться? Что? В петлю? В омут головой? Ноеще неизвестно, есть ли в Саксонии омуты!

Она так глубоко об этом задумалась, что едване подскочила, когда рядом раздался исполненный искреннего ужаса голос:

– Tы что?! Спятила вовсе?! Там ведь дичь!Глушь! Ни городов, ни лавок, ни ассамблей! Одни каторжники в этих… как их? Взаводах! И леса там дремучие! Медведи, рыси! Вот задерет тебя медведь, как твоюматушку, царство ей небесное, – тогда узнаешь, почем сотня гребешков!

Алена с недоумением уставилась в бледное,перепуганное лицо подруги.

– Господь с тобой, Катюшка! Это, верно,ты спятила. Как это: ни городов, ни лавок, ни ассамблей? Опомнись, чегонесешь-то? Ну какие, скажи на милость, в Саксонии каторжники да медведи?!

Бледное лицо Катюшки осунулось на глазах.Нижняя губка отвисла.

– Где? – чуть слышно простоналаона. – В Сакс… ксо… саксо… – Язык заплелся, и Катюшка едва смоглавымолвить: – Так Фриц, что ли, в Саксонию едет?!

– Ну конечно! – вздернула бровиАлена. – А Людвиг – не туда, разве? Но куда же, скажи на милость?!

Катюшка запрокинулась вся, будто намереваласьгрохнуться в обморок, заломила руки…

– На… на… на Урал! В заводыдемидовские! – закричала она, и из глаз ее хлынули такие потоки, чтотрехдневный ливень за окном показался по сравнению с ними воистину библейскойсушью, перед которой растерялся бы даже Моисей.

Алена вышла на церковное крыльцо и,обернувшись, низко поклонилась закрывшимся за нею дверям со странной смесьюоблегчения и раскаяния. Она хотела простоять обедню до конца, но не выдержала иполучасу. Интересно бы знать, настанет ли время, когда ей перестанет чудиться,будто церковные стены давят, смыкаются вокруг, вот-вот рухнут на ее победнуюголовушку? Она все время ждет от господа кары за то, что не дала до концасвершиться обету матушки Марии. Однако ведь не только ее вина в том была, но иЕротиадина! Или господу так уж все едино, каково живут монастырские обители,лишь бы внешнее благочестие блюлось?!