Во дворе была суета. На телеги грузили и самогонный аппарат, и бутыли с самогонкой, пустую тару. Бочки с брагой велела вылить в бурьян за оградой. И сама стояла рядом, проверяла, чтобы никто себе "на бедность" не отлил ведёрко этой бурды. Мне не жаль, но повторения сегодняшнего я не хочу. На эти же телеги усадили и связанных сыновей Гаврилы. Пора уезжать. Но что-то меня тревожило, больно уж каменное выражение лица было у жены старосты. Я обратилась к Кондрату.

— Может, надо присмотреть за женщиной? Мало ли… ещё подожжет усадьбу, полдеревни может выгореть!

Кондрат понятливо кивнул.

— Да я уже сказал, двоим мужикам, чтобы остались, приглядели. Домой вернусь — свою бабу отправлю, пусть по-своему, по-бабьи, поговорит, может, и повоют вместе.

Однако, сообразительный мужик какой! Точно, завтра же старостой назначу! Поскольку за всеми этими приключениями времени прошло изрядно, и день явно клонился к вечеру, я предложила Дегтяреву с его стражниками переночевать у меня в имении. А завтра и арестованных увезут, я и телегу дам для своих "злодеев", поскольку в арестантской кибитке и так уже есть "пассажиры", задержанные ранее урядником.

Пока мы беседовали на тему ночлега с Савелием Петровичем, в деревню как раз пришли мои несостоявшиеся бунтовщики под охраной верховых стражников. Притихшие, враз протрезвевшие, они боялись даже взглянуть в нашу сторону. Поскольку формально я вполне могла обвинить их в бунте и тогда точно каторга. Но я молча их разглядывала. Раскаяние, виноватые лица — вот то, что я видела. Бабы, испуганно жавшиеся к жердевым заплотам, боявшиеся даже пикнуть, или броситься умолять меня о пощаде. Ребятишки возле матерей, тоже смотревшие круглыми от страха глазами. Вот как тут будешь лютовать. Я вздохнула и в полной тишине сказала:

— Разбирайте своих "героев" по домам, а завтра поговорим, все приходите. Наказание будет, даже не думайте, что просто испугом отделались. Но арестовывать не буду!

Бабы со слезами кинулись ко мне, пытались упасть на колени, целовать руки, в общем, полный бедлам. Мужики, понукаемые нежными супругами, тихо поплелись по своим хатам. "Разбор полетов" ещё предстоит им и дома. А мы наконец-то поехали домой. Хотелось отдохнуть от всего, помыться в бане, поесть нормально. Яков Семёнович тоже торопился — дома переживала его семья.

Когда мы подъехали к усадьбе, то увидели, что все ворота наглухо заперты, на территории не видно людей. Пришлось опять, как в былые времена, стучать и орать, подзывая нашего неторопливого и глуховатого привратника деда Саву. Дед, в лучших традициях диверсантов, долго выглядывал из-за куста сирени, потом, опознав хозяйку и урядника, обрадованно заковылял к воротам, причитая на ходу:

— Ох, радость-то какая, барыня — матушка, Катерина Сергеевна, вернулись домой целехонька — живехонька! А мы-то тута спужалися все до смерточки! Как нам сказалися, что мужики перепилися да бунтовать учинили! Трофим и велел все воротья запереть на замки и никого не выпускать! Во, Хаська с вами! Опять, негодник, удрал!

Я вступилась за животное:

— Не ругай его, дед Сава! Трофим его ко мне отправил с запиской, как бы мы иначе узнали, да бесчинство прекратили? Хася умный и смелый!

Яков Семёнович руководил разгрузкой телег, мальчишки его уже убежали домой, успокоить мать, урядник устраивал своих служивых и арестантов на ночь. А я бездумно сидела в кресле в гостиной. Силы у меня кончились, и чувствовала я себя куклой, у которой закончился завод. И так сидела, пока не примчалась, быстро пришедшая в свое привычное состояние беспечности, Вера, доложилась, что баня готова. Баня — это хорошо.

Только мы вошли в холл после бани, разомлевшая, с тюрбаном из полотенца на голове я, и Вера с узлом нашей одежды, как за окном быстро мелькнула тень всадника. Чьи-то голоса, открывающиеся двери и в холл ворвался Андрей Петрович Заварзин. Увидев меня, всю такую красивую (ага, морда красная, как у Евдокимова, после бани, халат до пола, чуники на ногах, тюрбан на голове), шагнул стремительно ко мне, схватил за плечи, встряхнул.

— Слава Богу, Катерина Сергеевна, вы живы! У вас все в порядке? Помощь по поместью нужна?

От потряхивания голова моя моталась туда-сюда, зубы клацали, но я собралась с силами и пропищала:

— Цела, конечно, я! Что со мною станется? Все у нас в порядке, ничего мои дурни не успели испоганить. Зачинщиков и подстрекателей Савелий Петрович арестовал. Мужиков по домам разогнали, проспятся, завтра поговорю. А вам, откуда известно стало?

Андрей Петрович немного смутился от своего порыва, отошёл недалеко от меня.

— Так мы по дороге встретили верхового, его Дегтярев в Вестинки отправил с известием о бунте. Видимо, чтобы подкрепление вызвать. Вот он и сказал. Я гнал без остановок, торопился. Надя где-то там едет, с моими людьми. Она говорила, что вы с самого утра тревожились, нервничали, что-то там вам предчувствовалось. Вот почему вы ничего мне не сказали? Предчувствия зря не бывают!

— Так у вас встречи деловые были — смущенно пискнула я.

— И что? Я бы все отменил, и поехали бы мы с вами! Всё-таки опыта у меня побольше в воинских делах. Стрелять не пришлось?

Пришлось рассказать о своём "снайперском" выстреле. Андрей хмыкнул — повезло! Тут я с ним была согласна, повезло! Осознав, в каком я виде, смутилась окончательно, извинилась, предложила остаться на ужин. Но Андрей Петрович отказался, сказал, что там где-то в дороге едет Надя и тоже очень волнуется. Он только квасу выпьет, так в горле пересохло от дороги и волнения. Сообщил, что завтра после обеда они приедут ко мне, и я все им расскажу. На этом и простились.

Глава 36

Наутро проводила Дегтярева с арестантами. Он забрал и сыновей Гаврилы, пообещав подержать их у себя, пока он отправит ко мне рекрутчика. Но, поскольку это все неофициально, лишь по личному знакомству и входя в мое положение слабой женщины, то прокорм этих арестантов на мне. Я согласилась, ресторанов с мишленовскими звёздами в Вестинках нет, надеюсь, не разорюсь. И рекрутчик приедет быстро.

Теперь предстоял "разбор полетов местного масштаба", то есть, летаем, но низенько и недалеко. Я прошла на задний двор, где собрались