что Государь при всех своих многосложных трудах находил время быть действительным председателем Императорского русского исторического Общества и лично участвовал в его заседаниях».

Ведущие специалисты изучения русской истории очень высоко ценили такую заинтересованность и такое участие царя в их общей работе. И не случайно самый прочувствованный некролог после смерти Царя-Миротворца написал великий историк Василий Осипович Ключевский.

Мы посильно рассказали о том, где и как мы видим истоки глубокой русскости Царя-Хозяина, назвав главных «проводников» русских взглядов, упомянув о большом влиянии его матери, сказав о его непосредственном участии в деятельности людей «русской партии». И мы хотели бы обратиться не только к личным душевным проявлениям русскости Александра III, но и к его государственным принципам укрепления и отстаивания национальных начал.

Германский философ Шлейермахер однажды сказал, что народ, принимающий чужое, даже если это чужое само по себе и хорошо, грешит перед Богом. Какова мысль! Она потрясающе глубока в своей религиозной и этнической сути.

И с этой философской мыслью совершенно родственно суждение такого, весьма далёкого от философских исканий человека, как генерал М. Д. Скобелев. Он принципиально утверждал, что «космополитичность европеизма не есть источник силы и может быть лишь признаком слабости. Силы не может быть вне народа, и сама интеллигенция есть сила только в неразрывной связи с народом». Как это близко к взглядам ведущих славянофилов и самого́ императора Александра III…

Кажется, эти великие истины, пройдя страшную проверку большевистского марксизма и бесстыдство сегодняшнего «либерализма», вновь обретают свои силы. Современный политолог Е. Холмогоров уверенно заявляет, что нация – это естественное сообщество, которое мы не выбираем и в котором осуществляемся как свои среди своих». Нам кажется, что по отношению к лучшим славянофилам и к русскому крестьянству Царь-Хозяин и чувствовал себя «своим среди своих».

И мы излагаем, что Александр III, человек глубоко верующий, уже интуитивно чувствовал жизненную острую необходимость развития своего национального русского идеала. Вступив на престол, Александр Александрович стал постоянно проявлять и даже подчёркивать при каждом удобном (а тем более значимом случае) русское направление своих мыслей и действий. И всему Двору очень скоро стало ясно, что это отнюдь не прихоть, а это глубоко воспринятая идея. И это уже – принцип правления.

Например, император всегда подчёркивал своё большое душевное расположение не к «новой» столице (Петербургу), а столице «старой», к Москве. Некоторые современные исследователи его правления даже называют это его отношение к двум столь разным столицам некой «лакмусовой бумажкой» его национальных устремлений. А у давних размыслителей в этом особенно красноречив С. Д. Шереметьев: «Александр III любил Москву, как не любил её никто из царей XIX века! То, что в великом князе казалось недостатком, в облике императора стало выглядеть большим достоинством».

(Императору довелось своё понимание древней столицы облечь в глубоко и сильно звучавшую едва не литературную форму: «Москва – есть храм России, а Кремль – её алтарь»).

А далее граф Сергей Дмитриевич рассуждает о том, что и Москва тоже платила царю едва не столь же равной симпатией, и вообще даже всем своим обликом в старой столице он оказывался своим. Вот как об этом сказано в воспоминаниях Шереметева: «То, что в великом князе казалось недостатком, в облике императора стало выглядеть большим достоинством».

Простое округлое лицо без следов утончённости – зато похожее и на крестьянина, и на купца, и на офицера в чине от капитана до полковника. Огромная сила вместо светского изящества – зато свой, понятный. Именно эта сила породила массу исторических анекдотов. Был популярен рассказ о том, как увидев императора на перроне, прогуливающимся в ожидании поезда, некий крестьянин простодушно воскликнул: «Вот это царь так царь, чёрт меня подери!» И было даже мнение о том, что Илья Муромец на картине Васнецова создавался с Александра III.

Но была и ещё одна ипостась, которая импонировала людям в Александре III – хозяин. С. Ю. Витте назвал его «образцовым начальником, образцовым хозяином. Он каждую копейку русского народа, русского государства берёг, как самый лучший хозяин не мог бы её беречь».

После этого мы с улыбкой можем сказать, что, называя Александра III – «Царь-Хозяин», мы приискали такое наименование отнюдь не первыми, С. Ю. Витте вплотную подошёл к нему ещё за сто лет до нас!

Впрочем, говоря о таком «непервенстве», мы можем пойти и много дальше. Например, в вопросе о значимости для нашей страны её древней столицы. И конкретно вот в чём: большие симпатии к Москве задолго до Александра III высказывал ещё Николай I. Он даже высказывал сомнения в правильности решения Петра I перенести столицу в Санкт-Петербург. И в целом он временами склонялся почти к будущему курсу Царя-Хозяина, говоря: «Может быть, было бы лучше цивилизовать Россию на свой собственный лад?»

Да и не один Николай I высказывал такие сомнения. Но до Царя-Хозяина они ни у кого не обретали ясности национальной идеи и национального государственного курса. По прошествии времени этот курс был оправдан и поддержан не только практикой нашей русской жизни, но и многими отечественными и иностранными мыслителями. Так, Шпенглер в своё время определил резкие и жёсткие преобразования Петра I, как «псевдоморфоз», при котором чуждая народу культура начинает довлеть над национальной. И это ведёт к искажению исторических основ национальной жизни России. Шпенглер находил их «беспрецедентными», не имеющими аналогов во всей мировой истории. Но он оговаривался, что их последствия для национальной жизни могли быть весьма неоднозначными!

Мы полагаем, что Александр III с молодых лет уже был всерьёз встревожен возможностью таких неоднозначных последствий. И он усматривал «иностранный вектор» развития русского общества как губительно опасный. Для немногих дальнозорких русских людей, тоже воспринимающих это как серьёзную опасность, казалось, уже и не было надежд изменить положение. Никаких ободряющих сигналов и ориентиров не наблюдалось…

Современная исследовательница Елена Зименко в своей работе «Тяжкое бремя царской власти» замечала: «Действительно, надо быть провидцем, чтобы предположить из 1845 года, что младенец войдёт в историю под именем Миротворца и что годы его правления ознаменуются обращением к русскому стилю (именно – русскому!) в большом и малом».

Далее исследовательница рассуждает о том, каким же увидела Россия этого необычного императора, и отвечает, что, наверное, «самым правильным словом будет “естественный”». Он ничего из себя не изображал, не напускал на себя никаких чужих свойств и качеств. И это очень ясно проявилось уже и в его ранних портретных изображениях.

Так, Крамской писал его портрет почти год, закончил в августе 1875 года. «К этому времени в Наследнике появились властность и сила. Но главное – обозначилась некая величественность, которую будут впоследствии отмечать многие современники».

И не следует думать, что свойства Александра Александровича заметили и отразили