я шил ханьфу на продажу, а в юности даже придумывал роскошные наряды для богатых дам в нашем городке, и мои разноцветные саш[98] прославили мой стиль. Заведовать императорским гардеробом с сорока швеями под моим началом стало бы заманчивым предложением, если бы я не рвался оказаться совсем в другом месте.

Почти каждую ночь Ли Феньянь без предупреждения приходила в мою комнату и объясняла в подробностях, какими способами я удовлетворю ее на сей раз, прибегнув к гнусным извращениям, о которых она прочла в запретных книгах. Если мое поведение не совпадало с ее желаниями хотя бы на йоту, она злилась и била меня палкой по голове, приговаривая «лисий характер», «кроличье отродье» и «сиротская кряква», дабы унизить меня, но в приступах нежности она крепко прижималась ко мне, уверяя, что ни один мужчина никогда не доставлял ей такого наслаждения, как я, – комплимент, что мог бы польстить тщеславию гордого мужчины, но для меня он лишь означал, что мое пребывание в Линьане продлится еще дольше, чем я предполагал.

В одну из таких встреч, совершив ряд самых что ни на есть непристойных действий, от которых воротило бы даже животных на скотном дворе, я сел на уголок кровати, исполненный отчаяния и стыда, и, взглянув на Ли Феньянь, сладко вздыхавшую от доставленного ей удовольствия, я решил повторить мою просьбу.

– Возможно, если бы Ее Императорское Величество, наиболее искристый алмаз в мерцающей тиаре нашего мира, позволила бы мне покинуть столицу на год, я смог бы получить разрешение продолжить мое путешествие и…

– Нет, – перебила она, взмахнув рукой, словно отгоняла назойливую муху.

– Дочь Небес, милосерднейшая императрица Ли Феньянь, вспомнит, конечно, что когда я примкнул к ее свите по приглашению моего старшего брата Цзяо Луня, сделано это было с намерением сопровождать караван Ее Императорского Величества только до Линьаня, дабы я смог по пути расспрашивать людей, не попадался ли им на глаза мой двоюродный брат.

– Мы об этом уже говорили, – закатила она глаза. – Много раз. И каждый раз ответ был «нет». Таким он и остается.

– Ваш покорный слуга польщен тем, что самая прекрасная драгоценность в диадеме небес не противится общению с таким ничтожеством, как я, – гнул я свое. – Но от надежного человека я слыхал, что многие молодые мужчины во дворце едва не слепнут от восхищения, когда Ее Императорское Величество, ярчайшая жемчужина в сердце достославной устрицы, проходит мимо них. Многие умерли бы счастливыми, если бы смогли провести хотя бы одну ночь вместе с ней, удовлетворяя все ее нужды до единой.

Зевнув во весь рот, она посмотрела на меня так, словно раздумывала, чего ей больше хочется – совокупиться со мной в пятый раз за день или обезглавить меня.

– Очень мило с твоей стороны подыскивать мне удовольствия, – сказала она. – Но дело в том, что я пытаюсь позабавиться с другими мужчинами в те ночи, когда я не с тобой, однако никто из них не удовлетворяет меня так, как ты. Ты не самый красивый мужчина на свете, тем не менее надо признать – есть в тебе некая прелесть. Нет, ты останешься здесь, всегда к моим услугам, и будешь гордиться оказанной тебе честью. Возможно, со временем ты мне надоешь – состаришься, скукожишься и будешь не в состоянии делать то, что положено делать мужчине, – и когда этот день настанет, я либо утоплю тебя в реке, либо разрешу тебе покинуть дворец. Либо, кто знает, ты предпочтешь убить себя, чтобы избежать позора, прослыв неспособным ублажить меня мужчиной.

Вскоре до меня дошло, что чем настойчивее я упрашиваю ее отпустить меня, тем более она упорствует в намерении оставить меня при дворе. Недели тянулись одна за другой, и я уже был настолько взбешен и расстроен, что клял свою несчастную судьбу, по чьей немилости я оказался во дворце. Не только время шло, но и двоюродный брат Хэй, несомненно, уходил все дальше и дальше от меня. Я подумывал сбежать, но понимал, что прежде, чем я успею далеко уйти, императрица вышлет за мой охотников и, напав на мой след, они вернут меня прямиком в ее когти. На городской площади с меня сдерут кожу, по полоске за один раз, а она будет смотреть и смеяться.

Словом, выбора мне не оставили, кроме как служить ей впредь и надеяться, что когда-нибудь что-нибудь, должно быть, случится и мне наконец повезет.

Нескончаемые супружеские измены не мешали Ли Феньянь исходить ненавистью к мужу за то, что он содержал во дворце гарем с наложницами и те пеклись о его удовольствиях с не меньшей самоотдачей, чем я по отношению к императрице. Большинство из этих женщин были неразговорчивыми, но дружелюбными, и я особенно сблизился с одной из них, девушкой по имени Шань, с которой познакомился вскоре по прибытии в город, застав ее плачущей в одиночестве в дворцовом саду. С тех пор мы несколько раз встречались и приятно проводили время, она меня заинтересовала, хотя расспросов о себе девушка избегала и о своей жизни почти ничего не рассказывала. Я знал о ней лишь то, что в Линьань ее привезли в качестве наложницы по приказу императора – проезжая через ее город, он случайно увидел Шань, стоявшую на обочине у дороги. Очарованный ею, он приказал одному из стражников доставить ее в столицу, и, разумеется, как и у всех его подданных, иного выбора, кроме как подчиниться, девушке не оставили.

Была в гареме еще одна заметная девушка, Хуань, в ее манере держать себя проглядывала некоторая властность, поскольку всем было известно, что император был расположен к ней более, чем ко всем прочим. Конечно, она была писаной красавицей и к тому же певуньей с нежным приятным голосом, поэтому, наверное, не стоило удивляться, что император радовался ее присутствию во дворце. Каждый вечер на закате солнца Хуань стояла на балконе, выходившем на центральную часть двора, и исполняла «Мелодии цветущей сливы» якобы для окрестных жителей, а на самом деле для императора. Сидя у фонтана, он забывал обо всем, слушая ее пение и позволяя голосу своей любимицы проникать в глубины его души.

– Императрица ее не выносит, – сказала мне Шань однажды ранним вечером, когда мы прогуливались по дворцовому парку. – Она терпит остальных, потому что понимает: ее мужу они безразличны, он и не заметит, если кто-нибудь из них умрет, но ее бесит то, что император испытывает чувства к Хуань, ведь до сих пор он не проявлял чувств ни к кому и никогда.

Той частью дворца, где проживали