наложницы, управляла Юай, дама благородного происхождения, состоявшая в любовной связи с моим братом, что виделось мне чем-то совершенно несуразным. Общество Юай было мне всегда в тягость, ибо по натуре она была взбалмошной и редко мылась, но дурной запах ее плоти оказался, как ни странно, афродизиаком для Цзяо Луня. Однажды вечером она и я, вместе с Цзяо Лунем и Шань, сидели у фонтана в саду, ветер дул в западном направлении, и вонь, окутывающую Юай, сносило в сторону моего брата. Он втягивал носом этот смрад, будто пес, что вожделенно принюхивается к своей еде, пока Юай рассказывала нам, насколько императорская чета ненавидит друг друга.

Хотя Юай утверждала, что терпеть не может слухов, она была кладезем дворцовых сплетен и распоряжалась ими по своему усмотрению. В тот вечер она поведала нам о скандале, случившемся, когда поутру Ли Феньянь вошла в опочивальню императора, застала там наложницу Хуань и разъярилась. Девушка выбежала голышом из комнаты, рыдая как ребенок, а Юай, приложив ухо к замочной скважине, подслушивала, как императрица орет на супруга, требуя прогнать всех наложниц и хранить верность законной жене.

– Чудная мысль, – рассмеялся ее супруг. – На протяжении всей истории нашей страны каждый император брал наложниц в свою постель. Почему я должен стать первым, кто нарушит эту традицию?

– Потому что я не желаю никому и ни в чем уступать! – прорычала она.

– У вас есть ваши мужчины, – сказал император. – Почему бы мне не иметь моих женщин? Мы ведь не можем спать только друг с другом, верно? Вы ненавидите меня, а я вас видеть не могу.

– Здравое рассуждение, муж мой, – подумав, ответила Ли Феньянь. – Но одно дело блудить с наложницами и совсем другое – влюбиться в одну из них.

– Влюбиться? – переспросил он, смеясь. – И в кого же я, по-вашему, влюблен?

– В Хуань! – закричала она. – Не держите меня за дуру. Она мне не нравится, и я не доверяю ей. Она не выказывает мне уважения, соответствующего моему титулу и статусу. Весь двор знает, что каждый вечер вы сидите в саду, слушая, как она хрипит и ноет. Это унижение для меня.

Император покачал головой. Пусть под нажимом жены и матери он почти целиком отдал в их руки управление двором, но существовало одно место, где он был твердо намерен остаться хозяином. В конце концов, встречи с Хуань были счастливейшими мгновениями его жизни, и он не был готов расстаться с этим счастьем ради кого-либо – и менее всего ради жены, откровенно презиравшей его.

– Итак, что прикажете мне делать? – спросил император, взбешенный ее бессмысленной ревностью.

– Снести ей голову с плеч!

– Никогда!

– Вырвать ей глаза и отсечь уши!

– Нет!

– Прекратить видеться с ней!

– Это невозможно!

– Отправить ее обратно домой!

– Ни за что!

– Вы осмелитесь пренебречь своей женой?

– Осмелюсь!

Тогда Ли Феньянь метнулась к кровати императора, схватила его обеими руками за горло и принялась душить, отчего Юай пришлось вбежать в комнату в сопровождении четверых охранников Гуан Цзуна, которые оттащили рассвирепевшую жену, оставив императора потирать синяки на шее и плакать как девчонка, – унижение супруга вызвало у Ли Феньянь взрыв хохота.

– Прекрасно, повелитель мой, – объявила она, отбиваясь от мужчин, пытавшихся ее усмирить. – Если вы не желаете заняться этим делом, тогда я займусь им сама.

– И что бы это значило? – спросил Цзяо Лунь, уткнувшись носом в вонючее плечо Юай.

– Кто знает? – ответила Юай. – У этой женщины здравомыслия не больше, чем у саранчи. Она на все способна, лишь бы настоять на своем.

– Мне жаль императора, – покачал головой мой брат. – Чтобы с ним так разговаривать, да еще женщине, это надо же! И я всем сердцем сочувствую тебе, брат, ведь тебе приходится удовлетворять желания этой волчицы по ее первому требованию.

Я взглянул на Шань, щеки у нее алели, так на нее подействовала последняя фраза Цзяо Луня. Думаю, ни для кого не было секретом, что меня регулярно вызывают в спальню императрицы, но упоминать об этом я бы не стал.

Несколько ночей спустя Ли Феньянь ошарашила меня, сообщив, что, возможно, мне все же дадут разрешение покинуть Линьань.

– Я поразмыслила над твоей просьбой, – начала императрица. Она сидела у окна, развалясь в кресле с резными символами огня, земли, ветра и воды, и накрашенным ногтем постукивала себя по подбородку. – Я поняла, что была к тебе слегка несправедлива. Верно, когда ты впервые примкнул к моей свите, ты честно предупредил о своих дальнейших намерениях, и тебе придется простить меня за то, что, настолько привязавшись к тебе, я не хотела тебя терять. Но теперь я вижу, что это было эгоистично с моей стороны.

Я не сводил с нее глаз в ожидании развязки: либо она жестоко потешается надо мной, либо действительно говорит то, что думает.

– Дочь Небес! – воскликнул я, падая на колени и целуя ее ступни. – Ярчайший Луч Утреннего Солнца! Ваше великодушие поразительно! Я глубочайше признателен вам, и когда я найду моего зловредного кузена Хэя и оборву эту затянувшуюся связь между его головой и телом, я стану воспевать ваше достославное имя бесконечно.

– Разумеется. – Она выставила ладонь вперед, дабы положить конец моим изъявлениям благодарности. – Отпуская тебя, лично я приношу великую жертву. И надеюсь, что ты выкажешь ответную благодарность.

– Безотлагательно! – Я вскочил, расстегивая пуговицы на штанах, и успел спустить их до колен, когда она тряхнула головой, рассмеялась и велела мне остановиться.

– Нет, не это, – сказала она. – По крайней мере, не сейчас. У меня к тебе куда более важная просьба.

– Все что угодно, Высочайшая. Лишь произнесите нужные вам слова, и я полечу исполнять ваше поручение со скоростью тысячи лошадей.

– Комнаты во дворце на самом верху, где наложницы проживают, – сказала она. – Ты там бывал?

– Я знаю, где они, конечно. Но никогда туда не заходил. Для меня это запретные покои.

– Но, стоя внизу, ты разглядывал крышу?

– Да, Ваше Великолепие.

– Тогда тебе знаком балкон, где эта дочь горного козла стоит каждый вечер и мерзко мяукает, загрязняя воздух и выдавливая кровь из ушей невинных душ. Эти звуки разносятся по всему двору, и мой муж Гуан Цзун, дурак дураком, сидит у фонтана и слушает ее серенады с таким выражением на лице, что всем, кто глянет на него, становится не по себе.

Я кивнул. Сам я часто прятался в тени, чтобы послушать, как Хуань, одаренная певица, воскрешает некоторые из наших старинных мелодий.

– Перила на том балконе, – продолжила императрица. – Я бы хотела их ослабить. Несколько болтов стоило бы выдернуть из стен.

– Но