себя настоящего, но если я и испытывал жгучий стыд за содеянное мною, это чувство не шло ни в какое сравнение со жгучей ненавистью к Лике. В часы бодрствования я мерил шагами камеру, кляня имя и обворожительность этой особы, и лишь в те мгновения, когда заглядывал в себя поглубже, я признавал, что должен отвечать за свои действия и что в моем падении некого винить, кроме меня самого. Теперь на моей совести было четыре смерти. Как я мог допустить такое?

Гергу, богатейший торговец пряностями в Греции, с самого начала относился ко мне хорошо. Он даже вознаградил меня за то, что я обеспечивал безопасность его жены во время ее паломничества, сделав мне заказ – покрыть мозаикой стену его дома. И хотя я только и думал, что об отъезде, работал я с удовольствием, ибо минуло много времени с тех пор, когда мне предоставляли возможность заняться тем, что я так страстно любил. Я решил изобразить двенадцать канонических богов античной Греции[100], используя крошечные кусочки битого стекла и камня, дабы эти изображения ожили на моем мозаичном полотне.

– Скажите-ка, господин Умелец, – обратился ко мне Гергу всего за несколько дней до моего ареста, когда я работал над вертикальной фигурой Диониса, бога виноградарства; на моей мозаике он угощал плодами своего божественного промысла лежащую Деметру. – Как случилось, что человек с вашими талантами кочует по городам и весям, вместо того чтобы посвятить свои дни искусству?

– История эта долгая и запутанная, – ответил я, существенно приукрашивая положение дел. – Могу лишь сказать, что моя жизнь – помесь ясности с непостижимостью. Трижды я любил и трижды потерял своих любимых. Горечь – моя старая знакомая, а пятна с моей души смыть непросто.

– Вы были женаты на каждой из этих женщин?

– Только на двух.

– И они родили вам детей?

– Да, но ни один не выжил.

– Нас с Лике судьба не одарила ни сыновьями, ни дочерьми, – сказал он, печально глядя себе под ноги. – Как бы я хотел, чтобы все сложилось иначе. В нашей бездетности моя мать винит мою жену. Наверное, вы заметили, что эти женщины не очень ладят друг с другом.

Отвечать я не стал, не придав значения его словам, но да, с моего прибытия в Афины мне было очевидно, что его мать и жена увязли в вечной битве, выясняя, кто из них обладает наибольшим влиянием на Гергу. Я добавил кусочек бирюзового стекла в виноградную гроздь и вдруг устыдился, сообразив, что наставляю рога человеку, которому просто не повезло, а ведь он мне нравился и относился ко мне по-дружески. Из соседнего особняка послышалось пение, молодая женщина аккомпанировала себе на кифаре, и Гергу встрепенулся, ибо пела его ненаглядная Гермиона, в которую он был безумно влюблен и чью смерть я ускорю, прежде чем солнце взойдет и сядет много, много раз.

В камере я часто размышлял о Лике, о том, испытывает ли она столь же острые угрызения совести. Ее упрятали в соседнюю камеру, где она часами выла и орала либо внезапно затихала, и я думал, а не покончила ли она с собой. Будь у меня необходимые орудия под рукой, я бы так и поступил.

Я снова увидел солнце, когда меня в кандалах, прикованного к лошади, протащили по улицам Афин; местные греки, сбившись в кучки, проклинали мое имя, плевали в меня и, целясь в голову, забрасывали гниющими фруктами. Проведя неделю в заточении в тесной камере, я обнаружил, что еле хожу, но споткнись я или упади, лошади поволокут меня по земле, так что выбирать не приходилось, я должен был ковылять дальше во что бы то ни стало.

Если афиняне люто гневались на меня, для Лике они приберегли наихудшую разновидность осуждения. Они признавали, что мужчины существа слабые и женщины легко собьют их с толку, но от жен ожидали большей надежности и преданности. Моя бывшая любовница шагала на треть мили позади меня, и до меня доносились оскорбительные насмешки, что сыпались на нее градом, и я знал, насколько ей, всегда гордившейся своим статусом, было невыносимо это публичное шельмование.

Когда мы приблизились к центру города, я увидел моего брата Йоргена, стоявшего у дороги вместе со своей возлюбленной Улиссой, а рядом с ними была Шура, с которой у меня сложились нежные отношения. Она плакала, как и в тот день, когда мы познакомились, и я надеялся, что она не слишком глубоко презирает меня за то, что я сделал.

Оттон де ла Рош[101] правил Афинами много лет и был известен как редчайшее существо – мужчина, самозабвенно любящий свою жену. Он и его супруга Изабелла поженились в самом начале века, произвели на свет десять детей, и все они неким чудесным образом выжили. Эта пара была неразлучна, и, если верить слухам, их даже видели державшимися за руки на каком-то шумном сборище – поистине небывалая потребность друг в друге. Сие могло означать, что наш правитель и его жена люди доброжелательные и чуткие, но, догадывался я, супружеская верность Оттона сыграет против меня и Лике, ибо если мужчине, обожающему свою жену, что-то и может доставить неподдельную радость, так это суровое осуждение тех, кто опозорил институт брака.

Правитель с бесстрастным выражением лица восседал на разукрашенном троне, руки его по-королевски покоились на подлокотниках, и когда меня отцепили от лошади, я упал на колени с облегчением, хотя и с примесью боли во всем теле. Дабы смыть грязь с моей физиономии, на меня вылили ведро воды, просто грязной воды, надеялся я, но воняла эта жидкость мочой. Затем я повернул голову вправо и увидел, как Лике, тоже вся в синяках и кровоподтеках, валится на землю рядом со мной. Выглядела она столь неприглядно, что я едва не пожалел ее. Волосы коротко острижены, на губах и на лице следы от ногтей. Страшно было подумать, каким еще унижениям подвергали ее тюремщики, пока она маялась в камере, – людьми они были безжалостными.

Толпа внезапно затихла, и мы подняли головы, наблюдая, как Изабелла, госпожа нашего города, усаживается под балдахином рядом с мужем. Несколькими ступенями ниже сидел Гергу Акило, несчастный и понурый. Я надеялся, что он не посмотрит в мою сторону, иначе я ощутил бы всю тяжесть его разочарования во мне и не вынес бы этого. К моему облегчению, во время судебного разбирательства он не отрывал глаз от своих сандалий, лишь изредка бросая взгляд на свою блудливую жену.

– Вас привели сюда, чтобы вы дали ответ на обвинение