– Если случится так, это всего лишь будет означать, что перила расшатались, и ничего более. Тот, кто ослабит перила, не понесет ответственности за беду, что может позднее произойти с кем-то, прислонившимся к ним. Ты горишь желанием покинуть Линьань и вернуться к своим поискам отмщения ради или нет? Что ж, вот как ты сумеешь достичь своей цели. Могу я положиться на тебя, сделаешь ли ты то, что мне нужно?

Я чувствовал, как падает сердце в груди, пока мои хорошие ангелы воевали с моими плохими, но в итоге я покачал головой.

– Нет, – сказал я. – Сделай я нечто подобное, и кто-то упадет с балкона, тогда я наверняка окажусь в ответе за смерть этих людей, будто сам столкнул их вниз.

– Ничего подобного никому и в голову не придет.

– При всем уважении, Лучезарная, мне ведь пришло.

– Какая жалость, – ответила она со вздохом после продолжительной паузы. – Но, с другой стороны, это означает, что я буду наслаждаться плотскими удовольствиями с тобой еще много, много лет. Возможно, до конца наших жизней? Мы сможем вместе стареть. Разве это не замечательно?

– Умоляю, Величайшая Звезда в Поднебесье, – сказал я, падая на колени.

– Молчать! – гаркнула императрица. – Я обратилась к тебе с простой просьбой, однако ты отказал мне. Тогда почему я должна исполнять твои желания? Нет уж, мы забудем этот разговор, словно его и не было, и вернемся к нашему прежнему распорядку. Раздевайся немедленно, пес, у меня возникла особо странная фантазия, и я хочу поделиться ею с тобой. Сперва она может показаться грубоватой, даже противоречащей законам природы, но меня она приводит в восторг.

И, к моему неизбывному стыду, я решил сделать то, о чем она просила. Спустя два дня, поутру, когда наложницы принимали ванны, я поднялся на верхний этаж дворца, украдкой пробрался по коридору в большую комнату, где женщины сидели по вечерам с шитьем, дожидаясь, пока император призовет кого-либо из них в свою спальню. Сердце тяжело билось в моей груди, страх смешивался с отвращением к себе, но, повторял я себе снова и снова, я ничего такого не делаю, лишь ослаблю несколько болтов, и что бы ни случилось потом, за это я уже не отвечаю.

Взобраться на балкон было очень легко, и оттуда открывался захватывающий вид на дворцовые угодья. Посмотрев вниз, я увидел то место, где каждый вечер сидел Гуан Цзун, наслаждаясь голосом любимой наложницы; из осторожности я хотел поскорее разделаться с поручением императрицы и недолго думая поступил так, как меня научили: вынул кое-какие болты и ослабил несколько других. Положив болты в карман, я вышел в коридор, и тут, к моему ужасу, за моей спиной раздался голос, окликавший меня по имени. Знакомая, хотя и неприятная вонь наплывала на меня.

– Что ты здесь делаешь? – воскликнула Юай, госпожа наложниц, и встала передо мной, сдвинув брови.

– Я заблудился, – ответил я.

– Заблудился? Здесь? Ни за что не поверю. Надеюсь, ты не пытаешься заигрывать с наложницей. Ты ведь знаешь, как наказывают за это?

Кивнув, я пробормотал извинения, и – наверное, из любви к моему брату – она отпустила меня презрительным взмахом руки, предупредив, что об этом никому нельзя обмолвиться ни единым словом, после чего, свернув в коридор, Юай исчезла. Вынув болты из кармана, я пялился на них, осознав наконец всю серьезность того, что я сделал. Мне очень хотелось уехать из столицы, отчаянно хотелось, но разве жизнь ни в чем не повинной девушки не слишком высокая плата за мою свободу? Я взвыл от безысходности, и этот вой освободил меня от проклятья, что наложила на меня Ли Феньянь. Я бросился к комнате наложниц, а оттуда на балкон – в надежде укрепить перила. Но, едва приступив к починке, я услыхал шум, доносившийся из коридора, и, оглянувшись, увидел наложниц – посвежевшие от купания в ванне, облачившись в чистые ханьфу, они гурьбой выходили из своей комнаты. И остановились как вкопанные, ибо мужчин никогда не впускали в эту часть дворца; зажав ладонями рты, девушки не знали, смеяться им или вопить от ужаса.

Я поклонился, умоляя о прощении за то, что вторгся в их священное пространство. Изгоняя меня, Юай процедила сквозь зубы, мол, это было последним предупреждением, и если она еще раз застанет меня здесь, она доложит главе имперской гвардии, а тот, не колеблясь, удалит глаза из моей головы.

– Погоди, – умолял я, зная, что балкон по-прежнему небезопасен. – Ты должна сказать Хуань, чтобы она не…

– Ничего и никому я говорить не собираюсь, – рявкнула Юай, выталкивая меня на лестницу. – Убирайся, ты, развратная скотина, а иначе можешь не дожить до завтрашнего утра.

Часом позже я стоял в тени деревьев, наблюдая, как император садится на свое обычное место и поднимает глаза вверх, ожидая появления своей возлюбленной Хуань. Когда она появилась, я затаил дыхание, волнуясь и надеясь, что перила простоят до завтра, и тогда я вернусь и починю их. Закончив первую песню, Хуань подалась вперед, оглядывая город, раскинувшийся перед ней. Казалось, что все сложится хорошо, опасаться нечего, и я с облегчением выдохнул.

Вторая песня была даже красивее, чем первая, и, почти закончив, Хуань посмотрела вниз, улыбнулась и послала воздушный поцелуй своему возлюбленному императору. Обычно она исполняла только две песни, но на этот раз он попросил спеть еще, и когда ее голос опять зазвучал, я обратил внимание на фигуру, возникшую на противоположной от меня стороне императорского подворья, взиравшую вверх с не меньшим волнением, чем Гуан Цзун или я. То была императрица, моя презренная любовница, и она не вздрогнула, не отвернулась, когда наша птица певчая вновь запела.

В тот же миг грянул гром, сверкнула молния, наложница задрожала, балкон заскрипел, перила полетели вниз, а вслед за ними Хуань; упав с высоты в сто футов, она разбилась насмерть, из неподвижного тела торчали переломанные, неестественно согнутые конечности, кровь ручейком стекала к ногам Владыки Десяти Тысяч Лет[99].

Греция

1223 г. от Р. Х.

Следующую неделю я провел в одиночестве, если не считать крысиного семейства, в малюсенькой темной тюремной камере, мучаясь от голода и жажды и проклиная собственное непростительное себялюбие и мою ничем не объяснимую дурость. Когда покровитель моего брата Гергу Акило пригласил меня в свой особняк, я злоупотребил его гостеприимством, позволив его жене соблазнить меня, а затем сделавшись сообщником этой женщины, задумавшей убить любовницу своего мужа.

Должно быть, в долгих странствиях, затеянных с разрушительными и смертоносными целями, я забыл