— Ты доволен годами, проведенными в дальних странах? — после некоторой паузы спросил Петр Иванович.

— Конечно, батюшка! Я все это время жил полноценной жизнью среди людей, далеких от столичного чинопочитания и лести перед сильными мира сего. Там всё — и твое место в обществе, и отношение к тебе окружающих — решали только твои способности и заслуги. Я прошел там такую жизненную школу, о которой не мог и мечтать. Конечно, большую роль в моих успехах в Русской Америке сыграли и образование, получение которого ты мне обеспечил, и опыт службы в гвардии. Я, таким образом, начинал там не с чистого листа. Но я приобрел там то, чего не смог бы приобрести здесь, в Петербурге: свободу личности, самоутверждение и уважение к самому себе. Я научился быть твердым в своих поступках и уметь отвечать за них. Научился руководить людьми, которые выполняли мою волю не за страх, а за совесть, на понимании своего места и меры ответственности перед теми, с кем делали общее дело. Я действительно очень доволен тем, как прожил эти долгие годы. — Андрей Петрович сделал паузу и извинительно улыбнулся. — Хотя в полной мере понимаю, как вам не хватало, чтобы я был здесь, рядом с вами, мои дорогие. Простите меня! Простите великодушно…

Петр Иванович просветленно посмотрел на него. Он гордился своим сыном за заслуги перед Компанией по освоению новых земель, сведения о которых просачивались в сановный Петербург через Главное правление Российско-Американской компании, куда Баранов регулярно присылал отчеты о действиях администрации Русской Америки, в которых не раз отмечал смелые и решительные поступки гвардейского поручика.

— Извиняться тебе перед нами не за что — у каждого своя дорога в жизни. И я рад за тебя, Андрюша, очень рад! Ты действительно прошел большую жизненную школу. Но не кажется ли тебе, — осторожно спросил он, — что после всего этого тебе будет не так-то легко войти в столичную жизнь со всеми ее пороками, о которых ты только что говорил?

«Милый мой батюшка, я так рад, что ты в здравом уме и по-прежнему печешься обо мне, как и в былые годы», — с благодарностью подумал Андрей Петрович.

— Я уже думал об этом и притом неоднократно. Поэтому я бы хотел посоветоваться с тобой, — несколько стесняясь, сказал он, затрагивая очень щекотливую для всех тему. — Как ты смотришь на то, чтобы я подал в отставку с военной службы?

Матушка от неожиданности так и всплеснула руками, почти со страхом глядя на батюшку, прекрасно зная его отношение к Преображенскому полку. Ведь с ним была связана почти вся его жизнь, в нем он дослужился до премьер-майора, то есть был в полку вторым офицером после командира, что обеспечивало ему положение человека, близкого ко двору. Да и Андрюшеньку он записал в полк чуть ли ни с малолетства. Почему тот и начал службу уже с капрала, как в свое время и Александр Васильевич Суворов.

Однако Петр Иванович не вспылил, как ожидалось, а задумался.

— А чем ты, Андрюша, в этом случае думаешь заниматься? — вопросом на вопрос ответил он.

— Первое время буду готовить к изданию свои дневники. Должен получиться неплохой материал. Затем думаю написать книгу о приключениях поручика гвардии в дальних странах. На все это уйдет несколько лет. Но я ведь все-таки почетный член Петербургской академии наук и имею неплохой опыт руководства несколькими экспедициями, так что можно будет в будущем что-то решить и в этом плане.

— Но ведь, судя по всему, на это потребуются не только годы, но и значительные, с моей точки зрения, финансовые расходы, — осторожно намекнул Петр Иванович.

— Безусловно, но об этом можешь не беспокоиться. За время службы в Российско-Американской компании я сколотил целое состояние. Это ведь не служба офицером в полку, пусть даже и в гвардейском, — не мог, пользуясь случаем, не подковырнуть он батюшку. — У меня было довольно солидное денежное содержание, которое несколько раз повышалось. Кроме того, я получал экстраординарные суммы за успешно проведенные под моим руководством экспедиции, в то время как мои расходы были весьма незначительными, ибо большую часть времени я проводил в экспедициях, проживая, так сказать, на казенный счет. Так что теперь я вполне обеспеченный человек с достаточно большими финансовыми возможностями.

Было видно, как озабоченность на лице Петра Ивановича сменилась просветлением. Он был явно рад финансовой самостоятельности сына, позволяющей ему зарабатывать средства на свое существование и далеко не безбедное. А это очень беспокоило его в последнее время.

— Ну что же, Андрюша, поступай, как считаешь нужным. Спасибо, что попросил совета, но, как я понял, ты в них больше не нуждаешься. Голова у тебя, слава Богу, на месте, чему я очень и очень рад! — и он осенил его крестным знамением.

Матушка же истово крестилась на икону в красном углу кабинета, благодаря Бога за то, что ее страхи оказались напрасными, и все так хорошо и удачно, по ее мнению, устроилось.

— Что-то мы совсем забыли про Андрюшу, как назвала попугая матушка, — напомнил Андрей Петрович, с нетерпением ожидая встречи со своим старинным другом, который, как знал он из писем, был жив и здоров.

— Ой! — только и воскликнула матушка, заспешив из кабинета.

Когда клетка была торжественно водружена на стол, Андрей Петрович сдернул покрывало. Попугай встряхнулся, узнав знакомую обстановку, а затем, склонив голову набок, молча уставился на него своим, по определению Фаддея Фаддеевича, наглым взглядом.

— Ну что, так и будем молчать, дружок? — напряженно спросил Андрей Петрович, не очень-то уверенный, что тот узнает его через четырнадцать долгих лет.

Попугай встрепенулся, быстро переместился по жердочке в его сторону, и, подняв хохолок, четко произнес:

— Андрюша, поручик гвардии!

— Узнал, шельмец! — прослезился батюшка. — Он ведь так разборчиво давно не говорил, правда, матушка?

А та только кивала в знак согласия головой, вытирая набежавшие от счастья слезы. Андрей Петрович просунул через прутья клетки палец, и попугай тут же схватил его клювом, опять склонив голову на бок.

— Здравствуй, здравствуй, дружище! Давненько мы с тобой не виделись! — удовлетворенно приговаривал он. — Дай-ка я тобой полюбуюсь, красавец ты мой ненаглядный!

А попугай тем временем теребил его палец, перехватывая клювом и склоняя голову с бока на бок.

— Вот бестия, — умилялся Петр Иванович, — сколько лет прошло, а помнит своего хозяина. Видать, тоже не раз вспоминал тебя вместе с нами, осиротевшими.

Матушка уже почти рыдала, давая выход накопившейся за эти годы тоски по сыну и тревоги за него. Андрей Петрович осторожно вынул палец из клюва попугая и нежно обнял ее.

— Андрюша хороший! Андрюша хороший!.. — вдруг вдохновенно затараторил как бы оживший заново попугай.

Андрей Петрович вопросительно посмотрел на батюшку, тогда как матушка прямо-таки сжалась в его объятиях.

— Да это матушка научила его на мою голову! — раздосадованно воскликнул Петр Иванович. — Как будто делать ей было больше нечего! — гневно глянул он на нее.